Энциклопедия символизма: Живопись, графика и скульптура. Литература. Музыка. - Кассу Жан (смотреть онлайн бесплатно книга .txt) 📗

Д’АННУНЦИО Габриеле(Пескара, Абруцци, 1863 — Карканьо, 1938) — итальянский писатель.

Его полная событий жизнь не выстраивается в хронику: если перечислять его связи, имена его вдохновительниц, останавливаться на его военных занятиях, на политической ангажированности, описать дни жизни на вилле «Витториале», это никак не прояснит те отношения, которые существуют между Д’Аннунцио и символизмом. Точнее, говоря, вслед за Ги Този, об испытанном им «искушении символизмом». Вначале Д’Аннунцио — не символист. Его первый сборник «Весна» многим обязан «Варварским одам» Кардуччи, но кроме того — собственному дарованию, скорее дерзкому, чем оригинальному, юноши семнадцати лет. Это видно и в книге «Новая песнь» (1882), сделавшей его известным читателю, она являет собой некий величественный гимн солнцу и морю. Его светская жизнь, беспокойные увлечения — первое из них превосходно описано в романе «Наслаждение», который открывает своеобразные «Романы о розе», — заявляют о себе в следующих поэтических произведениях: «Интермеццо рифм», «Изотта», «Химера». На этом последнем сборнике стоит задержать внимание. Он неотделим от героя «Наслаждения», также бывшего игрушкой чудовищной химеры эстетизированного влечения». В сборнике есть длинное стихотворение, обращенное к этому персонажу, Андреа Сперелли. Стихи несут новое веяние и открывают у Д’Аннунцио символистский период творчества (1890–1893). Разнообразный в своих читательских вкусах, во влияниях, которые он испытывал, поэт впитал в себя французскую литературу Готье, Гюисманса, Пеладана, Бодлера, Верлена, — и источник его реминисценций достаточно часто уловим.

Значит ли это, что Д’Аннунцио причастен к тайнам символизма? Его словесный декорум всегда обманчив. Поэтическая речь для него «божественна», с нею он чувствует нечто вроде опьянения. Когда в «Райском стихотворении» поэт обращается к слову как к «мистической и глубокой вещи», когда он говорит о нем как о «тайне» и «ужасе», не уступает ли он поэтическому нарциссизму? Впрочем, как заметил Ги Този, слово служит у него отныне не чистой красоте, а искупительной силе искусства, способного выявить глубинную жизнь:

Смысл тайны для Д’Аннунцио проясняется в процессе чтения «Теплиц» Метерлинка. «Романы о розе» — свидетельство тому. Сперелли видит в пейзаже «символ, эмблему, знак — нечто, что сопровождает его в странствии по лабиринту сознания». Джордже Ауриспа, протагонист романа «Триумф смерти», обладает «религиозной душой, которая открыта тайнам и способна жить в лесу символов». Надо ли говорить, что это преимущественно относится к «неуловимым соответствиям между внешней стороной вещей и глубоко скрытой жизнью желаний и воспоминаний». Иногда Д’Аннунцио поднимается даже до идеи всемирной аналогии:

Между тем Д’Аннунцио никогда не присоединяется к поискам Малларме. Впрочем, он очень быстро почувствовал тягу к идеям Ницше. Это влияние, господствующее в его творчестве с 1894 г., весьма ощутимо в «Триумфе смерти». Герои новых романов воплощают различные стороны сверхчеловека («Девы скал», «Пламя», «Может быть, да, может быть, нет»). Театр, к которому Д’Аннунцио был привлечен Э. Дузе, позволил продемонстрировать на сцене поступки тех, кто для достижения истины пренебрегает нравственными принципами. Что касается амбициозной поэзии «Похвал», то и она претендует на «сверхчеловечность». Начиная с «Райского стихотворения» просодия становится все более смелой. Д’Аннунцио, в частности, открывает возможности верлибра, более подходящего для его гипертрофированного самовосхваления. Можно ли сказать, что пять сборников вместо предполагавшихся семи — «Майя» (1903), «Электра» (1904), «Алкион» (1904), «Меропа» (1912), «Астеропа» — должны быть отнесены ко второму символизму Д’Аннунцио? Похоже, что в них он меньше, чем когда-либо, был занят, если в принципе интересовался этим, поиском чистой сущности вещей. Как пишет тот же Ги Този, «если Малларме всего себя отдавал символу, то Д’Аннунцио, отказавшись от абстракций в поиске своего роскошного алкионского мифа, не останавливался перед использованием аллегорических образов и символики эстетизма конца века. Поступая так, он подчиняется своей натуре чувствительного художника, одновременно и интуитивного, и ищущего, никогда не абстрактного».

G. A. Borgese: Gabriele D’Annunzio,Naples 1909 — F. Flora: Gabriele D’Annunzio,Naples 1926 — A. Meozzi: Gabriele D’Annunzio. Pise 1930 — G. Antona-Traversi: Vita di D’Annunzio,Florence 1933 et 1943 — L. Russo: Gabriele D’Annunzio,Turin 1938 — F. Gatti: Vita di Gabriele D’Annunzio,Florence 1956 — A. Doderet: Vingt ans d’amitie avec D’Annunzio,Paris 1956 — T. Antongini: Quarant’anni con D’Annunzio,Milan 1957.

ДАРИО Рубен(Метапа, 1867 — Леон, 1916).

Настоящее имя Феликс Рубен Гарсиа Сармьенто, никарагуанский поэт, лучший представитель символизма в Латинской Америке или, точнее, если придерживаться терминологии испанистов, модернизма. Креолец, он не имел, разумеется, расовых предрассудков, но у него было то, что Салинас назвал «комплексом Парижа»: проникнутый духом французской литературы, он, казалось, мечтал об этом интеллектуальном Эльдорадо даже тогда, когда скитался по Латинской Америке, занимаясь журналистской деятельностью. Ему пришлось ждать 1893 г., чтобы совершить наконец путешествие, о котором столько мечтал, и нанести визиты Реми де Гурмону, Мореасу, а особенно — Верлену, которого он прославил в стихотворении 1896 г., озаглавленном «Ответ»:

В течение четырех лет он выполняет обязанности консула в Буэнос-Айресе, прежде чем вновь поехать в Испанию в 1898 г. и во Францию в 1900 г. Он объехал тогда всю Европу, как перед тем — всю Америку. Вновь он оказывается в Испании в 1906 г., на этот раз в качестве министра Никарагуа, а после отставки в 1910 г. — в Париже. У него ухудшилось здоровье, и два года спустя этот вечный бродяга умирает у себя на родине. Он успел опубликовать свою автобиографию «Жизнь Рубена Дарио, написанная им самим» (1916).

Он выпустил уже три книги стихов, когда в 1888 г. «Лазурь» сделала его знаменитым. В нем усмотрели певца «интеллектуального галлицизма». Отзываясь на наступление томного и мечтательного романтизма, Дарио присоединился к школе чистой поэзии и парнасцам. Поэтому он ближе к Ка-тюлю Мендесу, чем к символистам. Простые и короткие фразы этого сборника пронизаны мощным ритмом, а вспышки образов призваны выразить огонь чувств и желаний молодого юноши, которому двадцать один год. «Языческие псалмы» (1896) закрепляют его модернизм. Стремясь продолжить «бесконечную мелодию», он подчиняется музыкальной суггестии как «Галантных празднеств» Верлена, так и «Мажорно-белой симфонии» Теофиля Готье, под его пером превратившейся в «Мажорно-серую симфонию». Оригинальность Дарио состоит в утонченном эпикурействе, эротизме. Его тематика обогащается в «Песнях жизни и надежды» (1905). Эти стихотворения, материя которых, как он сам говорил, «проникнута токами его осени», иногда еще делают уступку символистской мифологии — например, упоминание Леды в «Лебедях», но также показывают, сколь волнует Дарио судьба Латинской Америки. Об этом свидетельствуют блистательное «Приветствие оптимиста», гимн «Христофору Колумбу» или обращение «К Рузвельту»: