Пушкинский круг. Легенды и мифы - Синдаловский Наум Александрович (книги бесплатно без регистрации .txt) 📗
Интересно, что легенда о Петре I всплыла в памяти современного ирландского подданного в связи с другим событием русской истории — переименованием Санкт-Петербурга в Петроград. На следующий день после опубликования указа о переименовании Николай II будто бы спросил князя Волконского: «Скажите, князь, что вы думаете о моем недавнем решении?» — «Вашему величеству виднее, — ответил Волконский, — но боюсь, что вы, возможно, затворили то самое окно в Европу, что Ваш предок некогда открыл».
Та же мысль прослеживается и в петербургской фразеологии: «Окно в Европу прорубили и при Полтаве победили»; и в анекдотах: На экскурсии в Домике Петра I. Один из экскурсантов, глядя в окошко: «Это и есть окно, которое Петр прорубил в Европу?»; и в современных частушках:
Выражение «Прорубить окно в Европу» постепенно приобрело расширительное значение. Это стало означать получение неожиданно широких возможностей для расширения кругозора, или, как образно сказал в одной из своих статей Илья Эренбург, «окно в Европу стало окном в жизнь». А в более широком смысле, для России — приобщением к цивилизации. Хорошо чувствуют это дети. Вот цитата из школьного сочинения: «Петр I прорубил окно в Европу, и с тех пор начали строить избы с окнами».
Процесс этот, как нам хорошо известно, оказался далеко не простым. Вот уже три столетия каждое поколение пытается понять значение 1703 года для русской культуры. «Как вы думаете, отчего окно в Европу прорубили давно, а культура из Европы так и не пришла?» — «Потому, что культурные люди в окна лазать не привыкли». Правда, фольклор тут же старается успокоить. «Я вам прорубил окно в Европу», — сказал Петр. — «Зачем? В него же нельзя выйти?!» — «Зато можно смотреть».
Попытки закрыть окно в Европу начали предпринимать большевики едва ли не сразу после октябрьского переворота. Окончательно завершился этот процесс при Сталине. В сталинских лагерях были известны стихи, написанные будто бы от его имени:
И даже после смерти великого кормчего его верные последователи не теряли надежды на полную изоляцию России от мира. По утверждению фольклора, для этого надо было не так много: «Петр Романов пробил окно в Европу, а Григорий Романов закрыл его… дамбой».
Но наступили другие времена, и значение пробитого Петром единственного окна в Европу еще более возросло и расширилось. В начале 1990-х годов на многотысячных митингах на Дворцовой площади звучали лозунги в поддержку требования Литвы о самоопределении: «Петербуржцы, не дадим захлопнуться литовской форточке в Европу». Тут же рождались новые анекдоты: «Какой самый популярный вид самоубийства?» — «Выброситься в окно… в Европу».
Метафора становилась все более универсальной. «А все-таки хорошо, что Петр I прорубил окно в Европу». — «Главное, чтобы никто не начал рубить окно в Африку — сквозняком может Курилы выдуть». Думается, что этот процесс будет продолжаться. Но главное уже произошло. Мы стали понимать свое место в истории, преодолев груз непомерных претензий и амбиций, полученных в наследство от советской власти: «Здесь нам природой суждено в Европу прорубить окно!» — сказал Петр I. — «Майн херц, — осторожно проговорил Меншиков, — на два окна занавесочек не хватит».
В заключение надо сказать, что значение Петербурга в истории современной России уже давно переросло смысл, некогда заложенный в знаменитую метафору. Сегодня это далеко не только окно, через которое Россия 300 лет заглядывала в Европу. В 2004 году на встрече с группой депутатов законодательного собрания Петербурга Папа Римский Иоанн Павел II заявил, что «Петербург — это ворота, ведущие в великую страну — Российскую Федерацию». Вполне возможно, что найденное Папой удачное сравнение «ворота в Россию» очень скоро превратится в новую метафору, ничуть не менее сильную и значительную, чем «окно в Европу».
Это обстоятельство для Петербурга имеет особое значение, потому что Петербург, по общему признанию, до сих пор является самым европейским городом в России, а значит, и важнейшей точкой соприкосновения страны со всей остальной Европой. Что так остро чувствовал и понимал истинный петербуржец Пушкин еще в 1833 году, когда писал свою «петербургскую повесть».
Последним пушкинским подарком петербургскому городскому фольклору стало знаменитое стихотворение «Я памятник себе воздвиг нерукотворный». Пушкин написал его в августе 1836 года, но впервые оно опубликовано только после смерти поэта. И в редакции Жуковского. Несколько десятилетий, пока не нашлись подлинные черновики Пушкина, читатели были уверены, что «собственный памятник» поэт ставит выше «наполеонова столпа», то есть выше Вандомской колонны, установленной в Париже в честь французского императора:
Наконец справедливость была восстановлена. Но ясности от этого стало еще меньше. Да, вместо «Наполеонова столпа» в стихотворении должно быть: «Александрийского столпа». Но что при этом имел в виду Пушкин, остается еще более непонятным. С чем сравнивал поэт «собственный памятник»? С одним из семи чудес света — Фаросским маяком вблизи города Александрии, который с давних времен зовут Александрийским и высота которого, согласно преданиям, равнялась около 140 метров, или Александровской колонной, воздвигнутой в Петербурге в честь победителя Наполеона Александра I? С точки зрения правильного русского языка речь в стихотворении должна идти исключительно о Фаросском маяке, потому что слово «Александрийский» не может быть произведено от имени «Александр», а только от названия города «Александрия».
Но если следовать примиренческой логике Жуковского, сменившего «Александрийский столп» на «Наполеонов», то надо признать, что его ассоциации от прочтения пушкинского варианта однозначны: Пушкин своею «главою непокорной» вознесся выше памятника самому Александру I. Этого, по мнению Жуковского, допустить было нельзя, чтобы не навредить памяти поэта, как думалось благородному и верному Василию Андреевичу. И он подправил Пушкина.
Что же касается русского языка, то вряд ли Жуковский об этом думал. Пушкин мог себе позволить такую гениальную «неправильность». Об этом мы уже говорили. Зато петербургский фольклор обогатился еще одним общеупотребительным топонимом, получившим даже в науке полуофициальное признание. До сих пор энциклопедические справочники рядом с названием: Александровская колонна в скобках указывают: «Александрийский столп». В кавычках.
Александровская колонна стоит того, чтобы в очередной раз поговорить о ней. Во-первых, потому что ее история богата фольклором, к которому, как мы видели, приложил руку Пушкин; и во-вторых, этот памятник так или иначе вошел и в жизнь, и в творчество Пушкина. О творчестве мы только что говорили. Что же касается жизни, то случилось так, что во время сооружения колонны Пушкину присвоили придворное звание камер-юнкера. Пушкин счел такую «милость» оскорбительной и смешной. «Я пожалован в камер-юнкеры, что довольно неприлично моим летам», — записывает он в своем дневнике. Обязательное присутствие камер-юнкеров на дворцовых мероприятиях Пушкин частенько игнорировал. Так произошло и при торжественном открытии Александровской колонны, на котором присутствовали и сам император, и весь царский двор. Должен был быть и Пушкин. Однако он сказался больным и уехал из Петербурга за пять дней до открытия, чтобы «не присутствовать на церемонии вместе с камер-юнкерами».
