Путеводитель по поэме Н.В. Гоголя «Мертвые души» - Анненкова Елена Ивановна (электронную книгу бесплатно без регистрации .txt) 📗

Чичиков наделен способностями житийного героя и одновременно пародирует, снижает их. По решительности своего характера он мог бы стать разбойником, но с вступившим в «шайку разбойников» капитаном Копейкиным его «сближает» лишь то, что всю жизнь он умел беречь «копейку». А. Х. Гольденберг, С. А. Гончаров, Ю. В. Манн заметили, что травестирование житийных мотивов — принципиальная черта гоголевского текста. Так, если житийный герой в ряде сюжетов берется за строительство церкви или удаляется в пустынь, то Чичиков участвует в построении «какого-то казенного весьма капитального строенья» (VI, 232), от которого получает немалую прибыль, а будучи разоблачен, «удаляется» на таможню. Интересно, что в первоначальной редакции главы содержалось указание на то, что комиссия была создана для построения храма Христа Спасителя в Москве. Гоголь 10 февраля 1831 г. писал об этой комиссии матери (X, 191), но в ходе работы над поэмой он все-таки не счел нужным проводить какие-либо аналогии между фактами реальными и литературными.

Почти как житийный герой Чичиков берется за труд «с ревностью необыкновенной» (VI, 235), но «ревность» соседствует с «расторопностью» и лицемерием и в конечном итоге приносит хороший доход. «Честность и неподкупность» им лишь имитируются и поэтому в конце концов способствуют накоплению «капитальца». Гоголевский текст словно нанизывает друг на друга факты, подтверждающие авторское определение героя — «подлец». При этом гоголевский «подлец» таков, что позволяет задуматься над серьезнейшими вопросами практики жизни или «дела самой жизни», как любил говорить Гоголь. Чичиков трудится не покладая рук во имя накопительства, богатства. Как проницательно заметил прот. В. В. Зеньковский, «у Чичикова его аморализм вытекал из эстетического пленения богатством» [76]. Найдены и другие, не менее точные определения — «обольщение», «зачарованность богатством». «Эта вера, — продолжает В. В. Зеньковский, — что нет других реальных сил, реальных точек опоры в жизни, и есть типическая черта современности, ее движущая сила» [77], это и есть чичиковщина. «С исключительным психологическим чутьем Гоголь понимал, что это „обольщение“ есть определенный факт духовного порядка, а вовсе не простая жадность к деньгам, не искание комфорта и удобств жизни. Чтобы пробить ту „толщу“ в душе, где коренится эта духовная установка, по Гоголю, нужно было разбить самое сосредоточение души на ценности богатства, к чему Чичикова с детства приучал отец» [78]. «Вера в правду материальной основы жизни», «зачарованность богатством» и есть существо чичиковщины, но Гоголь, по Зеньковскому, понял возможность победы Чичикова над чичиковщиной, духовное перерождение героя «было задумано Гоголем как преодоление его обольщения богатством» [79]. Духовные метаморфозы личности, подпавшей под власть богатства, — серьезная проблема, не замкнутая в границах той или иной эпохи.

Чем далее развивался сюжет, чем определеннее совершалась символизация повествования, тем очевиднее становилось, что автор ведет речь не только о некоем губернском городе, затерявшемся в глубине России. Образ человечества, погрязшего в грехах, порождал мотив возмездия, Страшного суда. Сюжет об антихристе-Наполеоне был упомянут как распространенный неким пророком, попавшим за то в острог, но успевшим смутить «совершенно купцов». Смущены были, как мы помним, и все жители города. Похожий на Наполеона (особенно если «поворотится и станет боком»), Чичиков невольно оказывался соотносим и с антихристом. По народным поверьям, антихрист — «всякий противник Христу, злой дух, являющийся перед скончанием мира, в преддверии Страшного суда и совращающий благочестивых, ставящий на них печать, клеймо» [80].

Чичиков, неожиданно появившийся в губернском городе, живущем обыденной и не сомневающейся в собственной оправданности жизнью, увлекает, обольщает всех без исключения, заставляет увидеть в себе то, что сам себе приписывает. Не только легковерный Манилов, но и прижимистый Собакевич, и утративший интерес ко всем без исключения Плюшкин привлечены к Чичикову.

Почему все-таки в очередной раз сорвалось деяние Чичикова? Может быть, потому, что на одном полюсе его души располагается антихристово начало, на другом — нечто прямо противоположное. Размышляя об имени главного героя, современные исследователи высказали предположение об ассоциации, лишь намеченной, пунктирно обозначенной в тексте, — ассоциации с апостолом Павлом. Выбор имени героя у Гоголя редко бывает случайным. Писатель угадал ту скрытую внутреннюю связь имени и личности человека, о которой мыслители заговорили позже. По замечанию о. Павла Флоренского, «имя — тончайшая плоть, посредством которой объявляется духовная сущность… В литературном творчестве имена суть категории познания личности» [81]. Он же обратил внимание на то, что в сознании всех христианских народов «имя Павел неотделимо от Апостола языков; с исключительною силою он прочеканил это имя сообразно своей личности, и среди имен пожалуй, не найти другого, столь тесно связанного с определенным носителем его… все исторические Павлы пред личностью Апостола обесцвечиваются и ускользают из памяти» [82].

Послания апостола Павла относились к излюбленному чтению Гоголя. Писателя привлекала его судьба — бывшего язычника Савла, гонителя христиан, пережившего преображение и ставшего последователем Иисуса Христа. В Чичикове, в силу его телесности и неспособности признать собственную греховность, также дает о себе знать языческая природа человека. Но, следовательно, и ему открыта возможность очищения и совершенствования.

Автор видит свою задачу в том, чтобы заглянуть «поглубже» в душу героя, обнаружить «сокровеннейшие мысли, которых никому другому не вверяет человек» (VI, 242–243), не опасаясь, что представленный таким образом персонаж оттолкнет читателя. Изложив биографию Чичикова, автор предлагает и новое определение героя: «Справедливее всего назвать его: хозяин, приобретатель» (VI, 242). Этот типаж, который был не совсем нов для русской жизни, но непривычен для литературы, появляется у Гоголя не только как имеющий право на существование, но и как предвестник тех персонажей, которые будут вновь и вновь появляться как в жизненной, так и в литературной реальности, и каждый раз вызывать к себе двойственное отношение. «Право, в таком характере, — комментирует автор, — есть уже что-то отталкивающее, и тот же читатель, который на жизненной своей дороге будет дружен с таким человеком, будет водить с ним хлеб-соль и проводить приятно время, станет глядеть на него косо, если очутится героем драмы или поэмы» (там же).

В последней главе Гоголь определеннее, чем в предыдущих, обозначает христианский контекст поэмы, предлагая читателю и на героя взглянуть сквозь призму религиозного понимания человека [83]. Жизненный путь Чичикова позволяет интерпретировать его как посланное герою испытание. «И, может быть, в сем же самом Чичикове страсть, его влекущая, уже не от него, и в холодном его существовании заключено то, что потом повергнет в прах и на колени человека пред мудростью небес» (там же). С неутомимой настойчивостью и «самоотвержением» Чичиков вновь и вновь берется за выстраивание своей жизни, цель которой — материальное благополучие. Но вновь и вновь он терпит крах. Не в том ли «мудрость небес», чтобы уберечь его от достижения подобной цели и окончательного омертвения?

ГУБЕРНСКИЕ ДОРОГИ, ИЛИ ТАЙНА РУССКОГО ПУТИ

Сразу после выхода в свет первого тома «Мертвых душ» К. С. Аксаков отозвался на новое произведение писателя брошюрой «Несколько слов о поэме Гоголя: Похождения Чичикова, или Мертвые души». «Хотя это только первая часть, — писал он, — хотя это еще начало реки, дальнейшее течение которой Бог знает куда приведет нас и какие явления представит, — но мы, по крайней мере, можем, имеем даже право думать, что в этой поэме обхватывается широко Русь, и уж не тайна ли русской жизни лежит, заключена в ней, не выговорится ли она здесь художественно?» [84]. Выговорить тайну русского пути, русской жизни, как уже отмечалось, Гоголю, действительно, хотелось. Непосредственное присутствие автора на страницах поэмы в немалой степени было обусловлено тем, что подобная форма повествования предоставляла Гоголю возможность вести читателя по тем дорогам, по которым странствовал герой, странствовал русский человек, — по дорогам, которые избирало человечество.