Как сделать детектив - Борхес Хорхе Луис (книги онлайн полные версии бесплатно txt) 📗
Полагаем, что краткий пересказ дал представление о том, как мы собираемся перенести «Трех мушкетеров» Дюма в современную действительность.
Мы бы хотели добавить, что это был настоящий образец детективного приключенческого романа, хотя термин и не был еще изобретен. Формула кажется нам чрезвычайно удачной, и мы бы хотели использовать ее, поскольку она поможет обновлению жанра: детектив, но не заумный, приключенческий, но не «подростковый», слегка любовный, но без скабрезностей или сентиментальности в духе «Библиотеки моей дочери».
Чтобы читатель лучше понял наш замысел, скажем, что герои не «три храбреца», а «три аса».
«Три аса»! О таком названии можно только мечтать! Звучит неплохо. Запоминается. Звучит привычно, но не банально. Никто не знает, о чем идет речь, наоборот, название должно пробуждать в душе чувство здорового мальчишеского азарта. Кроме того, сразу же ясно графическое оформление серии: на всех томах — портреты трех асов, немедленно опознаваемых как знак серии.
Мы приносим извинения за непомерную длину нашего исследования. И все же мы знаем, что оно неполно. Мы пытались высказать принципиально важные для нас соображения, которые могут помочь успеху на рынке массовой книжной продукции.
Следует добавить, что, если кто-нибудь заинтересуется нашими планами, мы всегда готовы их обсудить и с радостью примем предложения о сотрудничестве в выполнении намеченного здесь проекта.
1938
Сомерсет Моэм
История упадка и разрушения детективного романа
Представьте себе: после утомительного трудового дня вам предстоит скоротать вечер за чтением, и вы блуждаете взором по книжным полкам, выбирая, что бы почитать, — выберете вы «Войну и мир», «Воспитание чувств», «Миддлмарч» или «В поисках утраченного времени»? Если да, то примите мои восторженные поздравления. И опять же хвала вам и честь, если вы, желая приобщиться к современной литературе, погрузитесь в чтение присланной издателем новинки, какой-нибудь леденящей душу истории о перемещенных лицах в Центральной Европе либо купленного по настойчивому совету рецензента романа, рисующего беспросветную картину жизни белых бедняков в Луизиане. Увы, сам я не принадлежу к этой категории читателей. Во-первых, я уже раза по три-четыре прочел все великие романы и больше не могу почерпнуть в них ничего нового, а во-вторых, при одном взгляде на четыреста пятьдесят страниц убористого текста, которые, если верить надписи на суперобложке, раскроют передо мной тайны женской души или же потрясут меня описанием ужасов жизни в трущобах Глазго (все персонажи разговаривают с резким шотландским акцентом), я падаю духом и снимаю с полки детективный роман.
Когда разразилась последняя война, я оказался на положении узника в Бандоле, курортном местечке на Ривьере; надо добавить, что в заточении меня держали не полицейские, а обстоятельства. Я жил на борту парусной яхты. В мирное время она стояла на якоре в портовом городке Вильфранш, но с начала войны военно-морские власти приказали нам покинуть рейд, и мы поплыли в Марсель. В море нас застал шторм, и мы укрылись в Бандоле, где имелось некое подобие гавани. На свободу передвижения частных лиц ввели ограничения, и даже в Тулон, находившийся всего в нескольких милях, нельзя было попасть из Бандоля без пропуска, для получения которого требовалось заполнить множество анкет, представить несколько фотографий и претерпеть бесконечную канитель оформления. Волей-неволей я должен был оставаться на месте.
Все отдыхающие поспешно разъехались, и у курорта был какой-то удивленный и заброшенный вид. Казино, большинство гостиниц и многие магазины закрылись. Впрочем, дни проходили не без приятности. Каждое утро в газетном киоске можно было купить свежие номера «Пти Марсей» и «Пти Вар», выпить cafe au lait — кофе с молоком — и отправиться за покупками. Я узнал, где можно приобрести лучшее масло по сходной цене и какой булочник печет самый вкусный хлеб. Я пустил в ход все свое обаяние, чтобы уговорить старуху крестьянку оставлять для меня полдюжины свежих яиц. Я, к стыду своему, обнаружил, что от огромной массы шпината — целой горы! — остается после приготовления скудная порция, буквально на один зуб. Я снова и снова убеждался в собственном незнании человеческой природы, после того как хозяйка ларька на рынке, женщина с честным, внушающим доверие лицом, продавала мне, своему постоянному покупателю, переспелую, несъедобную дыню или твердый как камень камамбер (божась при этом дрожащим от искренности голосом, что сыр — свежее не бывает). Наконец, всегда оставалась надежда, что часов в десять придут английские газеты. И пускай они были недельной давности, это не имело значения: я прочитывал их с жадностью. В полдень можно было послушать последние новости, передававшиеся по радио из Марселя, а затем подкрепиться и соснуть. Во второй половине дня я прогуливался для моциона взад и вперед по набережной или же останавливался посмотреть, как часами играют в шары юнцы и старики (мужчины других возрастов исчезли). В пять часов приходила из Марселя вечерняя газета «Солей», и я перечитывал то, что уже прочел утром в «Пти Марсей» и «Пти Вар». После этого оставался лишь вечерний выпуск новостей по радио в половине восьмого. С наступлением темноты нам приходилось запираться у себя на яхте, и, если сквозь щелочку в шторах пробивался наружу свет, с набережной слышались грозные окрики патрульных противовоздушной обороны, которые строжайше требовали соблюдать светомаскировку. И тут уж не оставалось ничего другого, как читать детективы.
При таком обилии свободного времени мне следовало бы, пополняя свой интеллектуальный багаж, прочитать труд Гиббона — один из величайших памятников английской литературы. Я читал «Историю упадка и разрушения Римской империи» лишь выборочно, главу оттуда, главу отсюда, и всегда тешил себя мыслью, что в один прекрасный день я засяду за это сочинение и прочту его подряд от первой страницы первого тома до последней страницы последнего. И, казалось, сам Бог послал мне благоприятную возможность. Однако жизнь на борту парусной яхты водоизмещением в сорок пять тонн, не лишенная некоторых удобств, все-таки не располагает к серьезному чтению. За стенкой каюты расположен камбуз, где матросы готовят себе ужин, гремя кухонной посудой и громогласно обсуждая свои личные дела. Один из них входит за банкой консервированного супа или за коробкой сардин; затем он вспоминает, что надо запустить мотор, не то потухнет электричество. Через минуту по трапу с грохотом спускается юнга, чтобы сообщить, что он поймал рыбу, и спрашивает, не зажарить ли ее вам на ужин. Потом он приходит накрывать на стол. Капитан соседней яхты окликает нас, и матрос громко топочет по палубе над вашей головой, чтобы выяснить, что ему нужно. Они вступают в оживленный разговор, каждое слово которого вы не можете не слышать, потому что оба орут во весь голос. Это, конечно, мешает сосредоточиться на чтении. Наверное, я поступил бы несправедливо по отношению к великому труду Гиббона, если бы принялся за его изучение в подобных условиях, тем более что я, должен признаться, не обладал тогда той степенью душевного равновесия, которая позволила бы мне читать его с интересом. По правде говоря, я затруднился бы назвать другую такую книгу, которую мне еще меньше хотелось бы читать тогда, чем «Историю упадка и разрушения Римской империи», — и слава Богу, потому что у меня ее и не было. Зато у меня было несколько детективов, которыми я всегда мог обменяться с владельцами других яхт, болтавшихся, подобно нашей, на приколе, да и в киоске, где продавались газеты, их можно было накупить в любом количестве. Все четыре недели, проведенные в Бандоле, я глотал по два детектива в день.
Разумеется, мне случалось читать книги детективного жанра и раньше, но впервые я читал их в таком количестве. В годы первой мировой войны я провел какое-то время в туберкулезном санатории на севере Шотландии, и там мне открылось, как приятно лежать в постели, как сладостно чувствовать себя освобожденным от житейских обязанностей и вволю предаваться полезным размышлениям и бесцельным мечтам. С тех пор я, когда мне это позволяет совесть, чуть что перехожу на постельный режим. Взять острый насморк. Эта мучительная болезнь отнюдь не вызовет к вам сочувствия окружающих. Люди, вступающие с вами в контакт, смотрят на вас с тревогой, порожденной не опасением, как бы ваша простуда не перешла в пневмонию со смертельным исходом, а боязнью заразиться от вас. Они досадуют на то, что вы подвергаете их этой опасности, и плохо скрывают свое раздражение. Что до меня, то стоит мне схватить простуду, как я тотчас же ложусь в постель. Аспирин, грелка, горячий ромовый пунш на ночь да полдюжины детективов — и я готов перенести болезнь, совмещая относительно приятное с сомнительно полезным.
