Ф. М. Достоевский. Новые материалы и исследования - Коган Галина Фридмановна (читаем книги онлайн бесплатно без регистрации TXT) 📗

Подлинный художник, как считали экспрессионисты (вслед за своими философскими учителями), целиком и непосредственно сливается со своими творениями. Но, между ними неизбежно возникает барьер формы как элемент опосредствования, систематизации. И чем изощреннее форма, тем беднее содержание, тем слабее пульс жизни художественного произведения, тем более оно "отчуждено" от своего создателя. Тем самым возникает острое противоречие между художником-творцом и художником формы (или литератором). Оно представляет собой аналог философской антиномии интеллекта и жизни. Это противоречие было также порождено общей для всей европейской литературы тенденцией к непосредственному, безыскусному восприятию действительности, реакцией на тяготивший ее эстетизм. Примером такого "естественного как сама жизнь" художника был провозглашен Достоевский. Достоевский рассматривается экспрессионистами уже не как писатель, а как нечто большее, как явление жизни, как гений, приобщенный к тайнам бытия.

Экспрессионист К. Эйнштейн ссылается на известное высказывание о Достоевском, принадлежащее французскому романисту Ш. Л. Филиппу. Филиппа привлекало в Достоевском "варварское начало", то есть близость к жизни, непосредственность и полнота ее восприятия [2253]. "Я прочел "Идиота" Достоевского, — писал Филипп. — Вот это — произведение первозданной силы. Общечеловеческие вопросы поднимаются здесь со страстью. Я не знаю в нашей литературе такой насыщенной книги. Иногда это безумие прекрасно. Сцена, где князь Мышкин рассказывает о своих занятиях с детьми в Швейцарии, описание его эмоционального состояния перед первым припадком эпилепсии, его встреча с Рогожиным и последняя глава — все это вещи чудовищно грандиозные. А его персонажи, такие простые и в то же время такие сложные…" [2254]

Новый взгляд на художника романиста повлек за собой и переоценку отношения к герою художественного произведения. Эйнштейн замечает, что в центре романа должен стоять человек, раскрытый не в его "характере", а в его "судьбе". В чем смысл такого противопоставления? По логике Эйнштейна, тщательно выписанный характер фиксирует внимание на частном, на "личных чувствах", что значительно "мельчит" героя, который "не должен быть своекорыстным и рассказывать свою биографию". Большинство современных Эйнштейну немецких романов, по его мнению, — как раз "фрагменты биографий". Между тем повествование должно строиться не на "жизнеописании человека", а на "времени", на движении эпохи, в которую герои живут и "творят свою судьбу". Иначе говоря, индивидуальная жизнь обретает искомую значительность "судьбы", если она связана с историческими судьбами человечества. В таком случае роман — уже не "фрагмент биографии", а "фрагмент, покоряющий своей мощью", каковым, согласно Эйнштейну, является и "Идиот" Достоевского.

Означала ли подобная характеристика романов Достоевского признание его реализма? Однозначного ответа на этот вопрос экспрессионисты не дают. Пинтус, например, считает, что Достоевский "уничтожает" реальность "грандиозным образом божества, поднимающимся из кратера событий" [2255]. С другой стороны, те, кто, подобно Наторпу, воспринимали метод Достоевского как "пророческое видение", не находили в нем общности с субъективизмом романтиков. Устами Достоевского, утверждает Наторп, говорит "вечный человек" — человек, "живущий, действующий и страдающий в наиреальнейшей действительности" [2256]. Отвергая эмпиризм, поверхностное копирование, экспрессионисты видели в творчестве Достоевского великую правду о человеке. Близость Достоевского к "жизни" подчеркивает и Нетцель в книге "Национальное своеобразие русского романа", написанной еще во многом с позиций неоромантизма. Книга вышла в свет в 1920 г. "Русский художник, — пишет Нетцель, — возвращает европейскую мысль к полноте переживания и таким образом вновь примиряется с жизнью. В этом — чисто духовное значение великого русского романа". По существу Нетцель имеет в виду универсальный характер русской литературы, ее тесную связь с действительностью. "Каждый великий русский писатель, — утверждает он, — никогда не признает искусство как таковое, как особую сферу жизни. Он всегда стремится быть активным участником жизни и добиваться определенных бесспорных целей, в которые он верит". Реализм русского романа и его высокий гуманистический пафос определяют, по Нетцелю, и его яркое национальное своеобразие (Нетцель даже предлагает ввести для обозначения русского романа особый термин "Russan" в противовес западноевропейскому "Roman") [2257].

Не удивительно, что при таком взгляде на русский роман Достоевский притягивал к себе крупнейших немецких писателей данной эпохи и влиял на их творчество. Влияние это прослеживается, например, в произведениях молодого Г. Манна, Л. Франка, Э. Барлаха, Т. Дойблера, А. Вольфенштейна и ряда других авторов, примыкавших к экспрессионизму и близких к нему. Остановимся лишь на тех случаях, где воздействие Достоевского подтверждается свидетельствами, исходящими от самих художников.

Открытие Достоевского следует считать крупнейшим событием творческой биографии А. Деблина (1878-1957), становление которого как писателя-романиста неотделимо от экспрессионизма. С 1910 до 1914 г. Деблин был активным сотрудником журнала "Sturm". С творчеством Достоевского Деблин познакомился еще в гимназии.

"Достоевский был первым, кто обрушился на меня в мои школьные годы <…> Вечерами я читал "Раскольникова" — днем нужно было зубрить Гете и Шиллера <…> Из этого времени я припоминаю еще мимолетное увлечение эстетического порядка — увлечение Софоклом и Гомером, но оно было недолгим. Оно бесследно исчезло в том огромном будоражащем потоке эмоций, который изливался из Достоевского. Ничто не могло устоять перед мощью этого потока. В нем был бунт, энергия, революция" [2258].

Встает вопрос: о какой революции идет здесь речь? Ответ на него можно найти в другом высказывании писателя.

"Мои главные и истинные впечатления восходят <…> к Достоевскому. Только такое могучее явление как русский писатель могло возвысить меня, как и других, над убогостью и банальностью литературы периода наших дебютов. Когда смещаются эпохи и возникает необходимость новых перспектив, основная задача состоит в том, чтобы открыть эти новые перспективы, отказавшись от старого. Здесь-то русский писатель и оказался для нас как нельзя более кстати" [2259].

Следовательно, по Деблину (который выступает от имени всего поколения экспрессионистов), искусство Достоевского — не литература, это — школа жизни и сгусток жизни, ощущение и опыт переходного времени. В этом и заключается его "революционность". Как и многие из его современников, Деблин не раз подчеркивал, что Достоевский "внелитературен". По его собственному признанию, он даже не читал до конца произведений Достоевского, опасаясь, что начнет воспринимать их как "литературу". Например, глубокое впечатление от "Преступления и наказания" было вызвано, оказывается, "не самим романом "Раскольников", а собственно говоря, лишь отдельными страницами". Деблин пишет, что не хотел "погружаться в детали", ему важно было уловить лишь "музыку книги" [2260]. Точно так же обстояло дело и с другими романами Достоевского. "Роман "Идиот", — признается Деблин, — был на протяжении ряда лет моей самой любимой книгой, но я ни разу не дочитал ее до конца". Деблин рассказывает далее, что "года два" он всюду носил с собой роман "Идиот" и, "раскрыв книгу на том или ином диалоге, не мог от него оторваться". Было бы "абсурдом и профанацией", — заявляет Деблин, — читать этот роман как обычную книгу. "В том-то и дело, — подытоживает писатель, — что это была для меня не просто книга, это была внезапная встреча". Знакомство с Достоевским Деблин расценивает как событие, как встречу с "огромным историческим явлением" [2261]. Творчество Достоевского для Деблина — откровение иррациональной стихии жизни. Болезнь Достоевского, по мнению Деблина, "отвратила его от всего интеллектуального и сразу же поставила на твердую почву инстинктивного" [2262]. Не случайно именно "антиинтеллектуальные" герои Достоевского (князь Мышкин, Алеша Карамазов) пользовались среди экспрессионистов (и неоромантиков) наибольшей популярностью. Мудрые душой и сердцем, они были восприняты как воплощение подлинной человечности. Только в иррациональном проявляется истинное естество человека, — так считал Деблин и утверждал, что "наряду с растениями, зверями и камнями есть только две категории людей, а именно: дети и сумасшедшие" [2263]. В этих словах проступает не только Деблин — писатель-экспрессионист, но и Деблин — ученый-медик. Как врач-психиатр, исследующий область подсознательного, Деблин также тянулся к Достоевскому, называя его "предтечей Фрейда" [2264].