Ф. М. Достоевский. Новые материалы и исследования - Коган Галина Фридмановна (читаем книги онлайн бесплатно без регистрации TXT) 📗

На основании своих наблюдений над образами Достоевского Бар приходит к выводу, что "наше подлинное существование" обретается не по эту и не по ту сторону расколотого мира, а в "состоянии колебания между ними". Только в этом "состоянии", в "жизни на грани" реализуется, согласно Бару, "цельный человек". Таким образом, целостность, в его интерпретации, есть не что иное как абсолютизированная двойственность.

Наблюдается любопытное превращение трагической раздвоенности, "разорванности" героев Достоевского, о которой много писала неоромантическая критика, в "цельность". Противоречивость Достоевского как некое единство рассматривала еще Н. Гофман. Но если Гофман имела в виду "широкую русскую этику", то у Бара вопрос ставится шире — о сущности жизни и предназначении человека. Статья Бара о Достоевском появилась накануне первой мировой войны, когда творческая интеллигенция Германии (экспрессионисты) жила в напряженном ожидании предстоящей катастрофы. "Признаки новой религиозности", тенденции эпохи к расширению, взрыву, извержению возвещают и Бару о близости перемен. По мысли Бара, наступает такое время, когда судьбы мира становятся судьбами каждого человека и он выходит из обычного состояния своей индивидуальной замкнутости, приобщаясь ко "всечеловечеству".

"На какой-то миг мы видим, из сколь разных и многих элементов мы состоим, непостижимых для того крошечного я, которое мы себе выбрали, мы видим это — и отворачиваемся; перед нами открывается страшный вид, у нас не хватает сил вынести его, и вот мы отворачиваемся, заползая обратно в наш узкий мирок".

Сила Достоевского, по мнению Бара, заключается именно в том, что он всегда видит в человеке его "изначальное состояние", т. е. его "всечеловечность".

"Точно так же, как судьба, обрушивается на своих героев и Достоевский, он ломает их форму, добирается до их глубин и ввергает их обратно в хаос, из которого они выбрались: он возвращает их в изначальное состояние".

"В каждом человеке заключено человечество" — эта фраза, звучащая уже как лозунг экспрессионизма, повторяется у Бара после каждого его рассуждения. Но значение Достоевского, считает критик, не только в том, что он открыл в человеке "человечество" (это, по его мнению, сделал и Вагнер). "Тайна" Достоевского раскрывается в том, что его человек находится в состоянии подвижного равновесия между индивидуальностью и "всечеловечностью" и поэтому является одновременно и тем и другим. Это, иными словами, — личность, индивидуальность, неразрывно связанная с судьбами нации, а через нее — с судьбами мира, и только будучи таковой она приобретает масштабность и значительность. И отсюда значение Достоевского для Европы Бар видит в том, что русский писатель, открыв нового человека, тем самым "указал новый путь человечеству <…> единственный выход из величайшего кризиса европейского сознания". Этот путь, по его мнению, ведет к народу, который "еще не затронут интеллектуальной порчей, который полон скрытых сил и который воспринимает жизнь непосредственно, в ощущении". "Все великие духовные кризисы кончаются бегством в народ", — утверждает Бар, ссылаясь в частности на эпоху романтизма. В этом свете обращение Достоевского к народу представляется ему вполне закономерным. Бар не приемлет идею Достоевского об исключительной миссии русского народа, но считает его "национализм", который, кстати, "не таит в себе ненависти", заблуждением. Достоевский заблуждался, "думая, что обращается только к русским, — заключает Бар, — на самом же деле он обращается ко всем нам!"

По существу в статье Бара речь идет о той же самой иррациональной "душе", но она истолковывается уже не как квинтэссенция национального духа, а как общечеловеческое явление, и в этом смысле здесь как бы завершается эволюция неоромантического мифа о России и отчетливо намечается кризис неоромантического мироощущения вообще.

Новая, еще более сильная волна увлечения Достоевским захлестывает Германию в 10-е годы текущего столетия, когда русский писатель становится духовным избранником поколения экспрессионистов. Немецкий экспрессионизм (хронологическими рамками течения считаются 1910 и 1925 гг.) возникает в переломный исторический момент, в стремительную драматическую эпоху, отмеченную социальными катаклизмами мирового значения. Уже русская революция 1905 года, за ходом которой немецкая интеллигенция следила с напряженным вниманием, во многом поколебала веру в устойчивость и незыблемость буржуазного мира. С начала первой мировой войны (предощущение которой "носилось в воздухе" в Германии задолго до 1914 г.) от этой веры не остается и следа. Кульминационными точками "экспрессивной" эпохи были Великая Октябрьская социалистическая революция и последовавшая за ней революция в Германии. "Экспрессионизм, — подытоживает советский исследователь Н. С. Павлова, — был художественным выражением смятенного сознания немецкой интеллигенции в период мировой войны и революционных потрясений" [2221].

Как важнейший признак экспрессионизма, А. В. Луначарский подчеркивал "его ярко выраженную антибуржуазность" [2222]. Экспрессионисты начисто отрицали все буржуазные формы жизни. Разумеется, их бунт был, в первую очередь, адресован буржуазному человеку — рациональному, холодному, бездушному и жестокому. Неприятие буржуазного общества выражается в искусстве экспрессионизма как борьба "старого" и "нового", как столкновение молодого поколения со старшим. Конфликт "отцов и детей" — один из излюбленных мотивов экспрессионистической драматургии и прозы.

Эпоха, породившая движение экспрессионизма, характеризовалась крушением старого мира и рождением нового. И потому любые искания экспрессионистов пронизывает отчетливое стремление создать и утвердить новые ценности во всех сферах жизни. "Экспрессионистическое искусство — лишь поиск нового жизненного содержания, подобно тому, как и в политике и во всем нашем мышлении мы видим сегодня стремление построить наше бытие на новой основе. Пусть это хаотическое брожение кажется судорожным и насильственным, мы должны видеть в нем начало новой эпохи", — писал один из критиков [2223]. С рождением новой эпохи экспрессионисты связывали обновление мира и рождение нового человека — "всечеловека".

Известный теоретик экспрессионизма Л. Шрейер, печатавшийся в журнале "Sturm" — издании с ярко выраженными формалистско-авангардистскими тенденциями, — писал в статье "Новый человек":

"Мы, люди, — носители переходной эпохи, ее орудия, ее жертвы. В нас рушится старый мир, в нас зарождается новый мир. Мир страдания, мир нашего страдания рушится. Все люди должны быть свободны. Многие знают, какова их цель, и осознанно идут навстречу новому миру. В каждом формируется новый человек <…> Наша современность — час перелома. В ней формируется новый человек. Каждый в отдельности растворяет себя во всеобщем. Этим снимается страдание" [2224].

В водовороте кровавых событий, свидетелями которых оказались экспрессионисты, Человек был и оставался для них единственной незыблемой реальностью. Экстатический призыв экспрессионистов, их "крик" адресуется именно Человеку, с ним связывают они свои надежды на будущее. "Человек в центре" (1917) — так озаглавлен один из программных документов "левого" экспрессионизма ("активизма"), книга признанного его теоретика Л. Рубинера [2225].