«Тихий Дон»: судьба и правда великого романа - Кузнецов Феликс Феодосьевич (бесплатные книги онлайн без регистрации .TXT) 📗

М. Л. Слоним

В том же номере газеты «Новое русское слово» (1974. 13 октября) была опубликована статья еще одного известного слависта — Марка Слонима — «Солженицын и “Тихий Дон” Шолохова», в которой, с некоторыми оговорками, поддерживалась точка зрения Г. Струве. Марк Слоним писал:

«Д* априори исходит из предпосылки, что “Тихий Дон” — результат невольного соединения текста “автора” и вмешательства, по большей части неудачного, “соавтора”, то есть Шолохова. Если бы мы могли хоть сличить текст последних опубликованных рассказов и очерков Крюкова с “Тихим Доном”, у нас имелись бы кое-какие возможности сравнительного литературного анализа, — и это следовало бы сделать, если речь идет о серьезном исследовании. То, что предлагает нам работа Д*, очень интересно, но далеко не убедительно. На основании его разбора мы приходим лишь к выводу, что в романе имеется несколько различных художественных слоев и форм, что он изобилует противоречиями и мало удачными политическими вставками.

Но необходима ли для объяснения этих несомненных фактов гипотеза об “авторе”, “соавторе” и плагиате? Ведь всем критикам, рассматривавшим “Тихий Дон” как произведение Шолохова, имеющее характерные творческие элементы, всегда было ясно, что автор употребляет и манеру образного показа, основанного главным образом на диалогах, и прерываемую лирическими отступлениями, по преимуществу картинами природы, и манеру объяснительного изложения, включающего документальные данные, и, наконец, сцены, персонажи и рассуждения, играющие подсобную роль для доказательства “благонадежности”, то есть партийности произведения.

Иными словами, как я написал в тридцатых годах, Шолохов “поет на разные голоса”. В частности надо признать, что ему всего лучше удаются описания простых нравов, органических, инстинктивных эмоций и действий, стихийного начала в человеке и истории — и он беспомощен в области интеллектуальной, которую не понимает и не любит. Отсюда двойственность его подхода и письма, его противоречия, его “несообразности”. Возьмем, например, вопрос о донской независимости, о тяге казаков, по меньшей мере, к областной автономии. О ней подробно говорит Д* и о ней пишет Шолохов и высказываются его герои, и особенно в связи с их враждой к иногородним и к Москве. Для них и большевики — иногородние, они чуют в них ненавистную централизацию, и создаются политические обстоятельства, ведущие к внутреннему конфликту, когда в душе донского казака сталкиваются два противоречивых соблазна. Но почему не в самом Шолохове боролись две разных тенденции — одна непосредственная, вполне естественная для сына казачки, выросшего на Дону, другая — коммунистическая, привитая ему извне в ходе революции и шедшая от отца — “иногороднего” москаля. Да и ведь основное в “Тихом Доне” — это именно столкновение между тем, что можно назвать донской самобытностью, неким областным национализмом, и чужими силами, представляющими централизованную, интернациональную идеологию большевизма, или знамя Старой России — белые армии, или иноземцев — немцы с генералом Красновым. И я думаю, что Шолохов отлично понимал все “блукания”, блуждания Мелехова и его переходы из одного лагеря в другой, и поэтому так хорошо их изобразил»¹¹.

Глеб Струве и Марк Слоним были в ту пору крупнейшими среди живущих на Западе специалистов по истории советской литературы, «флагманами» советологии в филологической науке. Гипотезу об авторстве Крюкова не поддержали и другие видные зарубежные слависты — Р. Магвайр (Колумбийский университет), М. Хейворд (Русский институт при Колумбийском университете), И. Уайл (Северо-западный Университет), Б. Мэркори и другие.

Невзирая на столь доказательную и аргументированную критику со стороны крупнейших западных славистов, «Стремя “Тихого Дона”» начало свой «триумфальный» путь во времени и пространстве — в значительной степени с помощью могущественнейших средств массовой информации, в первую очередь — закордонных «радиоголосов». Серьезная наука была оттеснена. На первый план вышла политика. И хотя А. И. Солженицын в предисловии к книге говорил о работе Д* как о гипотезе — авторитет его имени тут же превратил гипотезу чуть ли не в истину последней инстанции.

Я вспоминаю свои беседы с Федором Абрамовым, его боль по поводу несправедливого, по его убеждению, отношения Солженицына к Шолохову. Позже я прочитал эти горькие мысли Ф. Абрамова в его заметках «Личности, нужные России», где он писал, что «Тихий Дон» — самая великая книга века не только в русской, но и мировой литературе, и вместе с тем — книга трагической судьбы. «Писательская биография Шолохова на грани фантастики... — писал он. — Писательская карьера Шолохова ошеломляюща, фантастична. В 20 лет создает книгу. В 20 лет — книгу, на мой взгляд, так же удивительно, как Василий Блаженный среди всех храмов мира. Создал такие характеры, трагедии. Да было ли когда-нибудь такое? Так Лев Толстой, Достоевский не делали. И не это ли еще породило легенды о плагиате... Легенды, слухи <...>. Первую (книгу. — Ф. К.) списал. А 3-ю и 4-ю? Нет, вопрос может идти лишь об использовании рукописи. Ну и что? Что это доказывает? Это бывает. Разгадку необычности надо искать в истории революции...

30 XII 1975»¹².

Эти строки написаны Ф. Абрамовым вскоре после выхода в Париже «Стремени “Тихого Дона”». Писатель стремится осмыслить эту книгу в споре с ней. Это вполне закономерно: после войны Федор Абрамов написал кандидатскую диссертацию о Шолохове и, вместе с В. Гурой, «Семинарий» по Шолохову, и знал предмет не хуже, а лучше автора «Стремени...». Я был свидетелем — и участником — этих споров между друзьями (и моими также) — Абрамовым, Можаевым, Солоухиным. Абрамов и Солоухин стояли на крайних позициях, поскольку Солоухин отрицал не только Шолохова, но и Ленина, революцию. Можаев занимал позицию срединную — хотя и ближе к Солоухину, — и стремился их примирить. Но эти разноречия и разногласия, выражаемые подчас со свойственной каждому из них страстностью, не мешали им оставаться друзьями и пытаться найти истину.

Для Солженицына загадка, «невырванная тайна» — сам Шолохов. Но такая же загадка — и вопрос: почему сам Солженицын изменил отношение к Шолохову? Вспомним его восторженное письмо «автору бессмертного “Тихого Дона”» от 20 сентября 1962 года.

Что же произошло такого с 1962 по 1974 год, когда вышло «Стремя “Тихого Дона”», что заставило писателя радикально изменить свою точку зрения?

Была встреча писателя Петрова—Бирюка с неким дружком за ресторанным столом в Центральном Доме литераторов в 1965 году, о которой услышал Солженицын и в книге «Бодался теленок с дубом» рассказал читателям. Петров-Бирюк говорил, будто «году в 1932, когда он был председателем писательской ассоциации Азово-Черноморского края, к нему явился какой-то человек и <...> положил черновики “Тихого Дона”, — которых Шолохов никогда не имел и не предъявлял, а вот они — лежали, и от другого почерка! Петров-Бирюк, — продолжает далее А. Солженицын, — что б он о Шолохове ни думал (а — боялся, тогда уже — его боялись), — позвонил в отдел агитации крайкома партии. Там сказали: а пришли-ка нам этого человека, с его бумагами.

И — тот человек, и те черновики исчезли навсегда.

И самый этот эпизод, даже через 30 лет, и незадолго до своей смерти, Бирюк лишь отпьяну открыл собутыльнику, и то озираясь»¹³.

Когда Солженицын писал эти строки, находясь уже за рубежом, он не имел возможности проверить истинность рассказа Петрова-Бирюка. И убедиться хотя бы в том, что никакого «Азово-Черноморского края» в 1932 году не существовало, а был Северо-Кавказский край с главным городом Ростовом-на-Дону; что там действительно существовала Северо-Кавказская ассоциация пролетарских писателей, но Петров-Бирюк никогда не был — и не мог быть — ее председателем, поскольку свою первую, очень слабенькую книжку очерков «Колхозный Хопер» он опубликовал в 1931 году, когда заведовал колхозным отделом в газете «Беднота», издававшейся в Москве. До этого — в 1927—1931 гг. — он работал в редакции газеты «Красный Хопер» в Урюпинске, потом — редактором в издательстве. Будучи третьеразрядным журналистом, по причине свой литературной малозначимости Петров (Бирюк) никак не мог быть председателем Северо-Кавказской ассоциации пролетарских писателей. Правда, он был председателем Союза коммунальщиков в городе Урюпинске¹⁴. Но ни этот факт, ни другие факты его биографии в конце 20-х — начале 30-х годов не дают оснований верить тому, что именно к нему пришел с жалобой неизвестный автор «Тихого Дона» и что Петров (Бирюк) звонил по этому поводу в крайком партии.