«Тихий Дон»: судьба и правда великого романа - Кузнецов Феликс Феодосьевич (бесплатные книги онлайн без регистрации .TXT) 📗

Наскоро сколоченные волостные и окружные ревкомы функций своих не знали, на казачество смотрели глазами усмирителей. И вот начались реквизиции, конфискации, аресты и т. п. <...> Растерявшееся казачество разводило руками, ахало, удивлялось, возмущалось и, в конце концов, пришло к такому выводу, что “коммуния” — дело неподходящее, ибо коммунисты “дюже” свирепы. А вот Советы, в которых сидят бедняки и правят по-справедливому — вещь хорошая. А потому: “Да здравствуют Советы и долой коммунистов!” Отсюда все и загорелось <...>

Кому это нужно — не секрет: стоит быть только внимательным к тому, что проделывают над казачьим населением, а вместе с ним заодно и над русским народом.

Сшибают лбами казака и крестьянина, казака и рабочего. Боятся, чтобы эти люди не столковались и не примирились, что не в интересах тех, кто наметил адский план уничтожения казачества, план, который теперь так грубо обнаружил свой скелет: им нужно туда-сюда пройти по казачьим областям и под видом усмирения искусственно вызываемых восстаний обезлюдить казачьи области, опролетарить, разорить остатки населения и, поселив потом безземельных, начать строительство “коммунистического рая”.

А я считаю это диким безумием, нелепостью <...>

Если бы рабочие знали эту искусственно создаваемую контрреволюционность, я уверен, они прокляли бы и коммунизм, и коммунистов, и вождей. <...>

Теперь, Владимир Ильич, судите, кто я.

Я не могу дальше мириться с тем насилием, с тем анархо-коммунистическим течением, которое господствует теперь в нашей Республике, с течением, что осудило целый многомиллионный разряд людей — казачество — на истребление. Я не могу согласиться с тенденцией “всё разрушай, да зиждется новое”, с разрушением всего того, что имеет трудовое крестьянство и что нажило оно путем кровавого труда, чтобы на этом разрушении начинать новую жизнь, полную новых опасностей, и которая хороша пока только в теории. Я сторонник того, чтобы, не трогая трудового крестьянства с его бытовым и религиозным укладом жизни, не нарушая его привычек, увлечь его к лучшей и светлой жизни личным примером, показом, а не громкими, трескучими фразами доморощенных коммунистов, на губах которых у большинства еще не обсохло молоко, большинство которых в прошлом представляли общественные подонки, не в силу условий, а в силу преступной своей природы, и большинство которых не может отличить пшеницы от ячменя, хотя с большим апломбом во время митингов поучает крестьянина ведению сельского хозяйства. <...>

Я не хочу сказать, что все трудовое крестьянство отшатнулось от Советской власти. Нет, в ее блага оно еще верит и не хочет возврата власти помещиков и капиталистов, но измученное в напрасных поисках правды и справедливости, блуждая в коммунистических сумерках, оно только обращается к вам, идейным советским работникам: “Не сулите нам журавля в небе, дайте синицу в руки”. <...>

Отражая этим письмом не личный взгляд на создавшееся положение, а взгляд многомиллионного трудового крестьянства и казачества, — счел необходимым одновременно копии этого письма сообщить моим многочисленным верным друзьям.

31 июля 1919 г., г. Саранск.

Искренне уважающий Вас и преданный Вашим идеям комдонкор гражданин казак Усть-Медведицкой станицы [Миронов]»⁴¹.

Я счел возможным достаточно полно привести этот потрясающий документ времени, чтобы показать, во-первых, всю силу и размах тех воистину шекспировских социальных страстей, которые сотрясали Россию в эпоху революции и Гражданской войны, а во-вторых, уяснить суть того мировосприятия, к которому пришел Миронов и которое в ту пору было народным. Смею думать, что оно-то было и мировосприятием Шолохова.

Награды красного казака Филиппа Миронова в Гражданскую войну: Орден Красного Знамени № 3 и именное оружие

В основе его лежало природное глубинное чувство социальной справедливости, сформированное веками общинного землепользования крестьян, с доверием воспринявших лозунги большевиков о мире, земле и воле, но неприемлющих насилия над личностью как со стороны барина, так и со стороны комиссара. Это мироощущение формировалось не только социальными условиями общинной жизни и труда на земле, но и традициями национальной русской культуры. Оно-то и определило первоначальное принятие революции 1917 года широкими народными массами русской деревни, казачества, значительной частью интеллигенции.

В годы Гражданской войны сформировался совершенно особый тип народных военачальников, или, как говорил о себе Миронов, народных социалистов, поверивших в идеалы народовластия, по миропониманию и, в той или иной степени, анархистов по поведению, выдвинутых из своей среды казачеством и крестьянством. Одни из них, — Буденный, Ока Городовиков, Ковтюх, Щаденко, Федько и др. — прошли с большевиками путь до конца, другие, как например, Подтелков, Кривошлыков, погибли в самом начале Гражданской войны, третьи, как тот же Ф. Миронов, Б. Думенко были отторгнуты ультрареволюционерами и расстреляны.

Харлампий Ермаков — прототип Григория Мелехова, — бесспорно, принадлежал к типу народных лидеров, выдвинутых казачеством на переломе истории. Он был близок по правдоискательству Филиппу Миронову и своей, хотя и несколько иной, но столь же трагической судьбой. Вне контекста этих характеров нам не понять Григория Мелехова.

Все эти народные вожаки времен Гражданской войны, как правило, храбро сражались на полях Первой мировой войны, получив там Георгиевские кресты и офицерские чины. Они были стихийными социалистами и «большевизм» их был весьма условен.

«...Когда 25 октября большевики захватили власть, что откровенно скажу, я встретил несочувственно», — писал Миронов, подчеркивая: «К идее большевизма я подошел осторожными шагами и на протяжении долгих лет...»⁴². Подошел, движимый чувством социальной справедливости, стремлением к борьбе за счастье народа. Это было народническое чувство, которое, повторяю, росло из глубинных традиций всей русской культуры и освободительной борьбы XIX века. Оно было разлито в обществе, было определяющим для самосознания многих людей. Эти общедемократические чувствования разделял и отец М. А. Шолохова, не пустивший сына смотреть, как Мария Дроздова получала из рук генерала наградные за убийство своего кума-большевика: «Нечего глазеть на палачей!»

Можно предположить, что в этой атмосфере «передовых», как говорили в ту пору, демократических, народнических по истокам умонастроений и чувств воспитывался и молодой Шолохов.

Симпатии и поддержка революции в 1917 году были свойственны довольно широкому кругу казачества; выражением этих настроений и проникнуты документы мироновского архива. Тем горше были обиды, тем глубже оказалась боль, когда вместо заботы о счастье народном новая коммунистическая власть на Дону — в лице комиссаров и трибуналов — обрушила на казаков поголовные кары, обрекла казачество на геноцид.

Подобную политику в отношении казачества не могли принять не только его вожди типа Миронова, не только зажиточные казаки, но и казаки-большевики, те же братья Трифоновы, или Ковалев, отличавшийся, как и Харлампий Ермаков, удивительной честностью. Каннибалистскую в отношении деревни политику «военного коммунизма» не приняло крестьянство в целом, ответив на эту политику феноменом Махно, антоновским восстанием, Кронштадтским мятежом и крестьянскими бунтами по всей стране. Да и метания таких людей, как Фомин, Вакулин и др. выражали тот же протест крестьянства и казачества против «военного коммунизма» и продразверстки.

В конечном счете, как известно, по инициативе Ленина, РКП(б) была вынуждена отказаться от политики «военного коммунизма» и продразверстки, утвердить политику НЭП’а, смягчить свое отношение к крестьянству и казачеству.