«Тихий Дон»: судьба и правда великого романа - Кузнецов Феликс Феодосьевич (бесплатные книги онлайн без регистрации .TXT) 📗
“Я внимательно присматриваюсь к рецензиям на роман и должен сказать, что за границей меня не приемлют безоговорочно как, например, Пильняка. Белогвардейская печать дает преимущественно отрицательные отзывы”.
“Правильно говорил тов. Макарьев, что я описываю борьбу белых с красными, а не борьбу красных с белыми. В этом большая трудность. Трудность еще в том, что в третьей книге я даю показ вёшенского восстания, еще не освещенного нигде. Промахи здесь вполне возможны. С читателя будет достаточно того, — закончил тов. Шолохов, — что я своеобразно покаюсь и скажу, что сам недоволен последними частями романа и хочу основательно обработать их”»113.
Эта «Беседа Мих. Шолохова с читателями», как назвали этот материал в редакции журнала «На подъеме», показывает, сколь непросто было отстаивать писателю свою правоту. «Беседа» эта была явно организована сверху — не только СКАПП’ом, но и РАПП’ом — вряд ли случайно проводить ее приехали из Москвы два руководящих рапповца, И. Макарьев и А. Бусыгин, старые члены СКАПП’а, которые и задавали идеологический тон обсуждению.
Шолохову пришлось даже «покаяться» перед читателями: он, мол, «сам недоволен последними частями романа», пообещать «основательно обработать их». Не переработать, но обработать! — точность слова для Шолохова всегда была исключительно важной.
Следом рапповцы предприняли еще одну акцию давления на Шолохова — организовали в Ростове «научную» дискуссию по «Тихому Дону», опубликовав ее в декабрьском номере журнала «На подъеме» за 1930 год.
Правда, во вступлении к публикации материалов дискуссии редакция журнала выразила несогласие с докладом историка Н. Л. Янчевского «Реакционная романтика», определившим ход дискуссии, но ведь трибуна ему была предоставлена! Он заявил:
«...“Тихий Дон” произведение чуждое и враждебное пролетариату. <...> Шолохов в романе “Тихий Дон” совершенно сознательно проводит те идеи, под знаменем которых боролась здесь, на Северном Кавказе, в частности на Дону, кулацкая контрреволюция и донское дворянство, которое сейчас выброшено за границу»114.
В этом Янчевский видит «реакционную романтику» «Тихого Дона»:
«Из каких элементов конкретно слагается реакционная романтика “Тихого Дона”? Слагается она, прежде всего, из идеализации природы Дона, культивирования “любви к родине”, т. е. Дону. <...> Второй момент — культ старины. <...> В чем выражается у Шолохова культ старины? Во-первых, роман Шолохова пересыпан старинными песнями. На Дону песню сменяла частушка. Дон разлагался, особенно в последнее время, и был писатель, который это подметил, — Крюков, который писал, кажется, в “Русском богатстве”, а потом был в стане белых.
Разлагалась и песня вместе с бытом. Старинная песня уже умирала, отживала свой век. <...>
Затем у Шолохова мы встречаем всякого рода архаизмы, т. е. щеголяние старинными выражениями, которые тоже отжили, ибо по сути дела язык тоже изменялся... <...> Преувеличение особенностей говора служит Шолохову для того, чтобы обосновать обособленность казачества с лингвистической точки зрения.
К культу старины относятся заговоры, старинные обряды, обычаи и преувеличенные бытовые особенности — опять-таки старый, потрепанный хлам... <...>
Он дает идеализированный, устойчивый, якобы, быт с орнаментами из обряда, старинных песен и т. д. и т. д. <...>
В каждой фразе культивируется любовь к “тихому Дону”»115.
Таковы «преступления» Шолохова, в которых в начале 30-х годов его обвиняла лево-догматическая критика.
Доклад историка Янчевского — «специалиста» по истории Гражданской войны, убежденного троцкиста и вульгарного социолога, прозвучал в самый разгар борьбы Шолохова за публикацию третьей — главной книги «Тихого Дона», в которой описывались события Вёшенского восстания. В ходе «научной» дискуссии в адрес Шолохова Янчевский выдвинул уже открыто политические обвинения:
«Стоит сопоставить, как автор изображает красных и белых, чтобы понять, на чьей стороне симпатии автора. <...>
Все построено на контрастах: черные краски — большевикам, светлые тона — белым. <...> Установка, которая имеется в романе Шолохова “Тихий Дон”, в своей исторической и программно-политической части <...> нам враждебна. В период обостренной борьбы это является тем знаменем, под которым кулачество пытается объединить и повести за собой основные массы казаков... <...> С этой точки зрения, я думаю, роман Шолохова высокий по своей художественности <...> по своей идее выражает то, чем оперировала самая махровая донская контрреволюция. <...> Надо всем читателям вскрыть подлинные политические идеи “Тихого Дона”...».
Оратор увидел в «образе “Тихого Дона”» «цельную систему националистического мировоззрения», а в Шолохове — «идеолога казачества в его зажиточной части»116.
Эти грубые идеологические и политические нападки, даже в ту пору выходившие за пределы принятого, где главным было требование «перемещения идейной доминанты» романа, публиковались органом СКАПП’а «На подъеме» с совершенно определенной целью — заставить Шолохова изменить «политическую доминанту» романа, — т. е. сделать то, в чем так безосновательно обвиняет его литературовед Д*. От автора «Тихого Дона» требовали дать прямой ответ на вопрос: с кем, на чьей стороне — революции или контрреволюции — он находится? И предупреждали, что ответ будет зависеть от дальнейшей эволюции характера Григория Мелехова. «Так как Мелехов является синтезированным образом, является прообразом шатающегося казачества, то давайте проследим его до конца. Если шатающееся казачество (то есть, следовательно, Мелехов. — Ф. К.) станет революционным, тогда мы не сможем бросить упрек Шолохову»117.
Как видим, спор концентрировался вокруг позиции автора и позиции героя. Станет ли Григорий Мелехов «нашим»? Или так и останется «не нашим»?
Один из первых редакторов «Тихого Дона» даже воскликнул с откровенной досадой: «Григорий мог бы быть нашим»118.
Но Шолохов стоял на своем.
Здесь самое время еще раз вспомнить слова Солженицына и литературоведа Д*, будто «Шолохов в течение лет давал согласие на многочисленные беспринципные правки “Тихого Дона” — политические, фактические, сюжетные, стилистические» (их анализировал альманах «Мосты». 1970. № 15). Будто он, в качестве «соавтора-двойника», всячески утверждал в образе Григория Мелехова «неизменное тяготение и переход его к большевикам».
Реальные факты опровергают эти слова. Американский исследователь Г. С. Ермолаев, на статью которого в альманахе «Мосты» ссылается Солженицын, писал нечто прямо противоположное:
«Здесь уместно заметить, что Шолохов всегда неохотно шел на неизбежные уступки цензуре и упорно отстаивал оригинальный текст “Тихого Дона” от ее посягательств. Из-за его отказа существенно переработать третью книгу романа в политическом отношении печатание ее в “Октябре” было задержано почти на три года. Несколько крупных кусков текста, изъятых редакторами “Октября” при возобновлении печати этой книги в 1932 году, были восстановлены Шолоховым при первой же возможности — в ее отдельном издании 1933 года. Тридцать лет спустя, при просмотре текста “Тихого Дона” для Собрания сочинений в восьми томах, Шолохов удалил из него значительную часть политических и стилистических поправок, внесенных в “сталинское” издание 1953 года без его ведома или при его минимальном участии»119.
Разрешения на публикацию третьей книги «Тихого Дона» Шолохов добился лишь благодаря вмешательству Сталина. К вопросу о взаимоотношениях писателя и вождя мы вернемся в следующей главе.
С января 1932 года публикация романа была возобновлена. Но уже 23 апреля 1932 года Шолохов пишет Серафимовичу:
«В январе я наладил печатание 3 кн[иги] “Т. Д.”, но это оказалось не особенно прочным, печатать с мая снова не буду (причины изложу Вам при встрече)» (8, 35).
