«Тихий Дон»: судьба и правда великого романа - Кузнецов Феликс Феодосьевич (бесплатные книги онлайн без регистрации .TXT) 📗
В книге «Михаил Шолохов. Страницы биографии» Г. Сивоволов документально показывает, что целый ряд «Донских рассказов» Шолохова — «Алешкино сердце», «Коловерть», «Путь-дороженька», «Пастух», «Бахчевник», «Продкомиссар», «Смертный враг», — как и «Тихий Дон», написаны на материале жизни в Гражданскую войну станицы Каргинской и окружавших ее хуторов. Многие географические и жизненные приметы в этих рассказах — те же, что и в «Тихом Доне» и, следовательно, на хуторе Татарском, который в значительной степени писался с хутора Каргина.
«Во многих рассказах события разворачиваются в хуторе, расположенном под “лобастой горой”, или в станице, “пристывшей” под горой, — пишет Сивоволов. — По многим, разумеется, неизвестным широкому читателю, но хорошо известным автору этих строк, признакам и достопримечательностям, описанным достаточно подробно в том или ином рассказе или повести Шолохова, легко угадывается станица Каргинская или хутор Каргин...
Упоминание заготконторы № 32, нависшего над станицей Песчаного кургана и дорожного тракта, по которому на Северный фронт везут боеприпасы и снаряжение, склада артиллерийских снарядов прямо указывает на станицу Каргинскую»76.
Вот, к примеру, топографическая примета в повести «Путь-дороженька»: «...Площадь в центре, на ней школа, огороженная забором, правление станичного атамана, в котором дежурили сидельцы, кирпичная церковь с винтовой лестницей на колокольню, ограда, на окраине станицы — кладбище. На рыночной площади в деревянном сарае, где у купца Левочкина была ссыпка, казаки в 1918 году устроили тюрьму. В ста саженях от церковной ограды в кирпичных сараях купца Семена Попкова был устроен склад боеприпасов... Все отчетливо напоминает нам станицу Каргинскую тех лет»77.
А также хутор Татарский в «Тихом Доне», добавим мы.
Каргинский склад боеприпасов, который в повести «Путь-дороженька» поджигает ее герой Петька Кремнев, упоминается и в романе. Более того, как свидетельствует «Уголовное дело» Харлампия Ермакова, ответственным за этот склад некоторое время был Харлампий Ермаков, ставший прототипом Григория Мелехова. Одной из главных задач первой повстанческой дивизии, которую возглавлял Ермаков, при наступлении на Каргинскую в начале восстания, было, — пишет П. Кудинов в очерке «Восстание верхнедонцов в 1919 году», — «захватить военный склад в станице Каргинской»78. О судьбе этого склада боеприпасов рассказывает Г. Сивоволов: «Во время подавления Вёшенского восстания и налета на Каргинскую Камышинского и 13-го кавалерийского полков 22 марта 1919 года и их отходе под давлением казаков, склады были ими подожжены. Кстати, об этих складах Шолохов упоминает и в “Тихом Доне”. Тогда, как известно, вместе со складами сгорели стоявшие рядом дома казаков, магазины, дом героя романа сотника Михаила Григорьевича Копылова»79.
Вся атмосфера «Донских рассказов» пронизана тем же воздухом мятежных лет на Дону, как и роман «Тихий Дон», токами той же жизни, которые питали роман.
В рассказе «Лазоревая степь» дед Захар, в прошлом — конюх у пана Томилина, показывает своему собеседнику — рассказчику:
«— Видишь, за энтим лесом макушки тополев? Имение панов Томилиных — Тополевка. — Там же около и мужичий поселок Тополевка, раньше крепостные были. Отец мой кучеровал у пана до смерти... Тушистый был мужчина, многокровный. В молодости при царе в гвардии служил, а затем кончил службу и уехал доживать на Дон. Землю ихнюю на Дону казаки отобрали, а пану казна отрезала в Саратовской губернии три тыщи десятин. Сдавал он их в аренду саратовским мужикам, сам проживал в Тополевке» (1, 248).
Сравним с рассказом о пане Листницком в «Тихом Доне»: «Старый, давно овдовевший генерал жил в Ягодном одиноко. Жену он потерял в предместье Варшавы в восьмидесятых годах прошлого столетия... Вскоре после этого генерал подал в отставку, перебрался в Ягодное (земля его — четыре тысячи десятин, — нарезанная еще прадеду за участие в Отечественной 1812 года войне, — находилась в Саратовской губернии), и зажил чернотелой, суровой жизнью» (2, 183).
Дед Захар рассказывает также, что у пана Томилина «наследником офицер остался»: носил он «на носу очки золотые, на снурке очки-то» (1, 250), и что воевал он во время Гражданской войны против красных.
Сивоволов справедливо полагает, что прототипом и для Тополевки в «Лазоревой степи», и для Ягодного в «Тихом Доне» послужило одно и то же имение Ясеновка, где родилась и выросла мать Шолохова, а ее родители до отмены крепостного права были крепостными у помещика. В Ясеновке, так же как в Тополевке и в Ягодном, рядом с барским имением располагался одноименный «мужичий поселок», где ранее жили крепостные. И у того, и у другого «пана» в Саратовской губернии было казной нарезано по три (четыре) тысячи десятин.
Когда пан Томилин «присватался» к жене конюха Захара — «гляжу, а у ней все груди искусаны, кожа лентами висит...» (1, 249) — Захар проучил пана кнутом «со свинчаткой на конце». Точно так же Григорий Мелехов в «Тихом Доне» проучил за Аксинью молодого пана Листницкого.
Похожая перекличка — в изображении двух «дедов» — деда Гаврилы («Чужая кровь») и деда Гришаки («Тихий Дон»). Оба они любили до глубокой старости свои регалии, кресты и погоны.
Дед Гаврила «назло им (красным. — Ф. К.) носил шаровары с лампасами, с красной казачьей волей, черными нитками простроченной вдоль суконных с напуском шаровар. Чекмень надевал с гвардейским оранжевым позументом, со следами поношенных когда-то вахмистерских погон. Вешал на грудь медали и кресты, полученные за то, что служил монарху верой и правдой; шел по воскресеньям в церковь, распахнув полы полушубка, чтоб все видели.
Председатель поселенья станицы при встрече как-то сказал:
— Сыми, дед, висюльки! Теперь не полагается!
Порохом пыхнул дед:
— А ты мне их вешал, что сымать-то велишь?» (1, 313—314).
И дед Гришака («Тихий Дон»), направляясь в церковь, распахивает шубу так, чтобы «виднелись все кресты и регалии».
«— Что ты, дедушка! Сваток, аль не при уме? Да кто же в эту пору кресты носит, кокарду!...
— Ась? — Дед Гришака приставил к уху ладонь.
— Кокарду, говорю, сыми! Кресты скинь! Заарестуют тебя за такое подобное. При советской власти нельзя, закон возбраняет...
— Ступай с Богом! Молод меня учить-то! Ступай себе.
Дед Гришака пошел прямо на свата, и тот уступил ему дорогу, сойдя со стежки в снег, оглядываясь и безнадежно качая головой» (4, 154—155).
Перекличка интонаций в описании двух «дедов» здесь очевидна. Многие детали и жизненные ситуации, накопленные в «Донских рассказах», позже использованы Шолоховым в «Тихом Доне».
В рассказе «Продкомиссар», например, читаем про «жестяного петуха, распластавшегося на крыше в безголосом крике» (1, 34). В «Тихом Доне» это описание развернуто и детализировано: «Кровельщик по хозяйскому заказу вырезал из обрезков пару жестяных петухов, укрепил их на крыше амбара. Веселили они мелеховский баз беспечным своим видом, придавая и ему вид самодовольный и зажиточный» (2, 13).
В рассказе «Чужая кровь» Прохор Лиховидов рассказывает деду Гавриле о гибели своего сына Петра:
«— Срубили Петра насмерть... Остановились они возле леса. Коням передышку давали, он подпругу на седле отпустил, а красные из лесу... — Прохор, захлебываясь словами, дрожащими руками мял шапку. — Петро черк за луку, а седло коню под пузо... Конь горячий... Не сдержал, остался... Вот и все!...» (1, 318).
В третьей книге «Тихого Дона» точно так же гибнет безрукий Алешка Шамиль:
«...Алешка, покойник, возле своего коня копается, чересподушечную подпругу ему отпущает... Глядь, а с сотенник от нас по низу балочки красные едут... А он, значит, когда поднялась томаха, — к коню, черк целой рукой-то за луку, и только ногой — в стремю, а седло — коню под пузо. Не вспопашился вскочить на коня, и остался Шамиль глаз на глаз с красными, а конь прибег к нам, из ноздрей ажник полымем бьет, а седло под пузой мотается... Вот как Алексей дубу дал!» (4, 335—336).
