Поэзия первых лет революции - Меньшутин Андрей (читать полные книги онлайн бесплатно txt) 📗
Милые красные!
Милые белые!
Послушайте, я не могу!
И опять,
и опять разрушается кров,
и опять,
и опять смятенье и гул.
Довольно!
Довольно!
Не лейте кровь!
Послушайте, я не могу.55
Маяковский здесь пародирует характерные интонации различных литературных «плакальщиков» и «молельщиков» за Россию, героический путь которой, полный трудностей и лишении, нередко изображался тогда в виде национальной катастрофы.
Среди явлений подобного рода нельзя не назвать книгу . Эренбурга «Молитва о России» (1918), которая во многом перекликалась со стихами М. Волошина и вызвала заметный общественный резонанс56. Позднее Эренбург весьма отрицательно оценил свои стихотворные произведения той поры. Написанные после долгого пребывания вдали от родины, в состоянии идейной «распутицы», надрыва, неуравновешенности, они были созвучны тем примиренческим настроениям, которые высмеивал Маяковский в «Мистерии-буфф».
Утром, над ворохом газет,
Когда хочется выбежать, закричать прохожим:
«Нет!
Послушайте! так невозможно!»57
Известно, что Маяковский резко-критически встретил «Молитву о России» и, сопроводив ее насмешливыми комментариями, отметил, что автор книги «из великих битв Российской Революции разглядел одно:
Уж матросы взбегали по лестницам:
„Сучьи дети! Всех перебьем!“58
Возможно, не без умысла вскоре были написаны строки в «Оде революции», где, запечатлев контрасты революционной стихии, поэт подчеркнул в ней доброе, животворящее начало.
«Слава».
Хрипит в предсмертном рейсе.
Визг сирен придушенно тонок.
Ты шлешь моряков
на тонущий крейсер,
туда,
где забытый
мяукал котенок.59
Эта смена акцентов весьма поучительна: истинный гуманист опровергал псевдогуманность растерявшейся интеллигенции, склонной трактовать революцию как напрасное кровопролитие, как взрыв диких инстинктов и попрание человеческого достоинства.
На слепоту авторов, проглядевших в революции ее гуманистическое содержание, указывали порою их собственные откровенные заявления, говорившие об отсутствии твердых убеждений и ясного взгляда на жизнь, о неумении понять сложные перипетии истории. «Не знаю, кто прав иль виновен»; «На моих очах пелена»; «Вот я, слепой человек, на полях обреченной России прославляю мятежный век!»60 - писал, например, И. Эренбург, и такая критическая самооценка уже намечала известный поворот автора к объективной правде «мятежного века», свидетельствовала о стремлении доискаться и понять, в чем же истинный смысл происходящих событий. В воспоминаниях о том периоде Эренбург так характеризует свои сомнения и поиски, связанные с осмыслением революции: «Самое главное было понять значение страстей и страдании людей в том, что мы называем „историей“, убедиться, что происходящее не страшный, кровавый бунт, не гигантская пугачевщина, а рождение нового мира с другими понятиями человеческих ценностей...»61.
«Прозрение» писателей, ослепленных догматами старой культуры, подавленных видом крови и все же желавших понять новую эпоху, происходило по-разному, и в то время как одни авторы быстро освобождались от своих сомнений и колебаний сравнительно и безболезненно, у других это «хождение по мукам» затягивалось на долгие годы. Но важно отметить, что сами процессы осознания революционной современности и приобщения широких слоев интеллигенции к новой жизни (процессы, запечатленные во многих повестях и романах 20-х и 30-х годов) начались очень рано, вслед за Октябрьской революцией, что и нашло отражение в поэзии тех лет.
Поиски исторической правды и своего места в новом обществе зачастую уживались с весьма превратными представлениями об этом обществе, так что «истинное» и «ложное» порою выступало в смешанном виде, создавая противоречивые и причудливые сочетания. Иной раз положительный смысл приобретало произведение, которое, хотя и было еще очень далеко от правильного понимания действительности, но являлось как бы первым шагом на пути к нему. Таково, например, стихотворение А. Ахматовой, написанное в 1917 году и прозвучавшее как гневная отповедь всем тем, кто намеревался покинуть родину, охваченную революционным пожаром.
...Мне голос был. Он звал утешно,
Он говорил: «Иди сюда,
Оставь свой край глухой и грешный,
Оставь Россию навсегда,
Я кровь от рук твоих отмою,
Из сердца выну черный стыд,
Я новым именем покрою
Боль поражений и обид». :
Но равнодушно и спокойно
Руками я замкнула слух,
Чтоб этой речью недостойной
Не осквернился скорбный дух62.
Несмотря на то, что современность предстает здесь (как и в некоторых других произведениях Ахматовой того периода) в трагическом, мрачном освещении, важен был сам выбор, сделанный поэтессой и решенный в пользу родной земли. Вот почему А. Блок, любивший это стихотворение и помнивший его наизусть, придавал ему принципиальное значение: «Ахматова права, - говорил он. - Это недостойная речь. Убежать от русской революции - позор»63.
С другой стороны, такое решение - остаться в Советской России и стойко переносить все выпавшие родине испытания - не всегда, конечно, влекло за собою коренные изменения в мировоззрении писателя и переход его на позиции революционного искусства. Тут нередко возникали новые препятствия, и жизнь требовала от авторов дальнейших, более радикальных решений, для того чтобы их творчество не застыло на месте, а развивалось дальше по пути современности.
Ряд поэтов подошел к семнадцатому году, не имея серьезного жизненного опыта, твердых общественных убеждений или же испытав определенную зависимость от взглядов и принципов, получивших в предоктябрьский период широкое хождение среди модернистских школ и групп. Естественно, что развитие новых качеств затягивалось, приобретало сложный, противоречивый характер в творчестве авторов, которые, сочувствуя революций, вместе с тем воспринимали ее сквозь призму норм и догм «чистой лирики». Например, для Б. Пастернака переход в новую эпоху был осложнен его прежним, тянущимся от дореволюционного времени, пониманием задач искусства, природы поэзии. На протяжении ряда лет в творчестве Пастернака сказывалось характерное для этого автора противопоставление, разделение «поэта» и «деятеля», «лирики» и «истории». Наиболее резко, прямолинейно эта концепция была высказана им в статье «Черный бокал» (1916). Поэт и герой, лирика и история, вечность и время обозначены здесь как категории разных, несовместимых планов. «Обе равно априорны и абсолютны», и отдавая должное «солдатам абсолютной истории», автор оставляет за поэзией право не притрагиваться ко времени, не браться «за приготовление истории к завтрашнему дню»64. Подобные представления и позднее ограничивали возможности поэта (в работе над современной темой), хотя после Октября в ряде стихотворений, в Поэмах «Высокая болезнь», «Девятьсот пятый год», «Лейтенант Шмидт» он стремится сомкнуть лирику и историю.
