Философия языка и семиотика безумия. Избранные работы - Руднев Вадим (читать книги онлайн без сокращений txt) 📗
У детей до года «реальность» ограничивается материнской грудью, которая является довербальным объектом, с которым младенец, согласно Мелани Кляйн, вступает в очень сложные досемиотические отношения. Это еще не собственно объектные отношения, так как в этот период господствует недифференцированность Я, объекта и реальности. В соответствии с этим «реальность младенца» больше похожа на страшное кошмарное сновидение, где все инкорпорируется во все, где отрываются головы, где умирают и воскресают, где кричишь и крика твоего не слышно. Грудь то внедряется в тело младенца и жжет его дотла, то кормит его, принося божественное удовлетворение; и даже нельзя сказать, как это делала Мелани Кляйн, что он разделяет единую материнскую грудь (собственно, на самом деле их две) на кормящую «хорошую» и фрустрирующую «плохую». Сами понятия «плохой» и «хороший» еще не могут быть выражены в детском сознании. Скорее, это что-то вроде «хорошая-грудь-вечное-блаженство» и «плохая-грудь-незаслуженные-преследования». Нельзя сказать, что на этой стадии формируются механизмы защиты, такие как интроекция и проекция, так как это тоже семиотические образования. Все механизмы защиты предполагают хотя бы примитивное разграничение Я и объекта; чтобы говорить о проекции, надо чтобы был проецирующий субъект и тот объект, на который проецируются психические содержания. Ничего этого у младенца нет, пока не сформируются первые начатки языка, отличного от реальности, и пока не появится идея отдельного первообъекта – целостной материнской груди, что происходит на депрессивной позиции. На депрессивной позиции ребенок становится умнее и как бы расплачивается за свой гнев и ярость предыдущей позиции. Он теперь понимает задним числом, что заблуждался, приписывая материнской «плохой» груди злонамеренные действия, и теперь он чувствует жгучий стыд и вину за свой младенческий каннибализм (стремление проглотить плохую грудь) предшествующей стадии. Он теперь может говорить слово «мама», и он преисполнен печали оттого, что мама не всегда с ним, что она уходит; другие объекты – погремушки, собачки, все игрушки, окружающие его, начинают обретать постепенно смысл только после преодоления депрессивной позиции, когда появляется еще один значимый объект – отец, и с тех пор можно говорить о более или менее развитых объектных отношениях. Здесь начинают появляться психические инстанции, формируется структура психики будущего взрослого человека; от Ид постепенно отделяется Эго, а из Эго и родительских запретов постепенно вычленяется Суперэго. Важнейшим завоеванием этого периода жизни (речь идет об анальной фазе, то есть возраст 2–3 лет), является овладение примитивной системой модальностей, то есть не только первоначальное «хорошее» и «плохое», которое закрепилось на оральной стадии, а теперь, с появлением Суперэго, у ребенка появляется и актуализируется деонтическая модальность – «можно» и «нельзя». Он начинает понимать, что нельзя делать по-большому, где попало и когда попало, что можно играть в игрушки, нельзя кричать и высказывать иные виды агрессии. В сущности, две модальности, аксиологическая и деонтическая, это уже система. То есть ребенок на анальной стадии это уже в каком-то смысле – будущий здоровый человек. Все, что ему грозит, это истерия и особенно обсессия. Но это уже зависит и от родителей. Объектная сфера ребенка постепенно расширяется – появляются сиблинги (братья и сестры), появляются чужие люди, на которых он раньше не реагировал, и постепенно появляется третья модальность, эпистемическая – «известное» и «неизвестное». Эта модальность больше всего актуализируется на третьей, фаллической стадии развития, когда начинаются вопросы в поисках половой идентичности, почему у папы пенис больше, чем у меня, почему у мамы его нет и так далее. Формируется комплекс кастрации – одно из самых неприятных завоеваний человека, который развил вербальный язык. Ему говорят, что если он будет трогать свой пенис, то ему его отрежут. А девочка видит, что у нее этого нет, а у папы и братика есть, и начинает завидовать. Все это потом переходит во взрослые объектные отношение, которые могут быть либо анально окрашены – «у кого больше денег»; или фаллически окрашены – «у кого автомобиль больше или жена красивее». Следующая модальность – алетическая: возможное и невозможное – формируется в период активного Эдипова комплекса. До этого согласно гипотезам почти всех психоаналитиков, начиная с Ференци, для младенца в принципе не было ничего невозможного, он испытывал иллюзию всемогущества, то есть второй член модального алетического двучлена для него был не актуален. Теперь он понимает, что есть вещи в принципе невозможные: невозможно убить отца и невозможно вступить в половую связь с матерью, иначе это угрожает кастрацией. То есть ребенок теперь понимает, что он чего-то не может – он становится гораздо более реалистичным. За это он может расплатиться детскими неврозами, например фобией (тревожной истерией), как маленький Ганс из знаменитой работы Фрейда. Но взамен этого, пройдя Эдипов комплекс, он начинает сублимировать свои похотливые детские желания, и его модальный мир расширяется. Теперь он понимает, что можно обратиться к другим объектам – детишкам во дворе, девочкам, которые любят, когда их дергают за косички, и так далее. То есть актуализируются две последних модальности – пространства и времени: ребенок осознает, что вокруг большой, даже невообразимо огромный мир, о котором он узнает благодаря развитию языка из книжек и телевизора, и еще он впервые понимает, что он – маленький и зависим от родителей, которые больше не нужны ему для отправления фантазматических сексуальных нужд, и вообще эти нужды приглушаются, сублимируется – это так называемый латентный период, в котором реальность и язык 8 – 10-летнего человека почти не отличаются от реальности и языка взрослых.
В подростково-юношеский период, когда сексуальность уже взрослого типа начинает бурлить в молодом человеке, его подстерегают те фиксации, которые были гипотетически осуществлены в раннем возрасте, и юноша или девушка именно в возрасте от 14 до 18 лет могут вторично приобрести острые психопатологические черты, претерпевая временно черты инволюции. Развитие может пойти как бы в обратном порядке. Вначале могут появиться признаки истерии или обсессии, или и того, и другого вместе. До этого гармонично развивавшийся подросток вдруг начинает претерпевать личностные искажения, которые, прежде всего, сказываются в модальных искажениях. Взрослая модальная система, система взрослого человека, описывающая реальность и состоящая из шести модальностей – аксиологии, деонтики, эпистемики, алетики, пространства и времени – может вновь сужаться за счет разбухания одной или нескольких модальностей за счет других. Прежде всего, может заметно редуцироваться эпистемическая сфера – юноша или девушка престают обращать внимание на учебу, она им надоедает. В случае истерического развития начинает преобладать аксиологическая сфера, пробуждаться желание и вместе с ним языковые истерические черты. Подросток может начать выражаться высокопарно, цветисто, выбирая причудливые, вычитанные ранее из книг слова и языковые обороты, описывающие, как правило, сферу чувств. Он может начать врать, придумывать сложные фантазийные истории о себе и своих сексуальных подвигах, то есть у него может появиться комплекс Хлестакова или барона Мюнхаузена. Его речь становится более ювенильной, он с большим, чем в латентный период, трудом выражает свои эмоции отчасти потому, что эмоции стали сложнее; он проявляет делинквентное поведение – стремится к наркотикам, ранней половой жизни (которая его, однако, не удовлетворяет), отворачивается от родителей – в общем, с ним происходит все то, что обычно происходит в семьях «неблагополучных подростков». Родители могут описывать его теперь как надменного, мрачного, одинокого, опустошенного, то есть всеми теми словами, которыми описывается патологический нарциссизм.
В случае обсессивного развития подросток становится крайне замкнутым в себе, критичным по отношению к другим, сексуальную жизнь отвергает как нечто грязное и разговоры о ней с другими подростками не поддерживает, он может заняться коллекционированием или математикой – всеми теми сферами, в которых нужна точность; его речь становится педантичной и не выражает никаких чувств; он внешне корректен с родителями, но его отношения с ними приобретают несвойственные ранее черты, например, он может настаивать на том, чтобы ему выдавали больше карманных денег и, если этого добивается, может начать их копить неизвестно на что. Его поведение может прибрести ряд реактивных черт – повышенную чистоплотность, пресловутое бесконечное мытье рук, требование от родителей, чтобы они чаще убирали квартиру. Он (или реже она: обсессия – традиционно мужской невроз, так же как истерия – традиционно женский) становится несносным педантом, занудой, с которым невозможно разговаривать, который во всем видит неуважения к проявляемому им гипертрофированному чувству долга. Его ведущей модальностью становится деонтика – можно и нельзя, которое все более склоняется к «нельзя». Он становится «человеком в футляре». В то же время обостряются черты алетического всемогущества, характерные для компульсивных, он может начать предсказывать события, видеть во всем тайные связи, обращать внимание на приметы.
