Ружья, микробы и сталь. Судьбы человеческих обществ - Даймонд Джаред (книга жизни txt) 📗
Языковая семья с самым раздробленным ареалом — это мяо-яо (или хмонг-мьен), с 6 миллионами говорящих и пятью языками, носящими красочные названия: красный мяо, белый (иначе полосатый) мяо, черный мяо, зеленый (иначе голубой) мяо и яо. Носители языков мяо-яо живут в десятках крохотных анклавов, которые окружены носителями языков других семейств и разбросаны по территории площадью в 500 тысяч кв. миль, от Южного Китая до Таиланда. Более 100 тысяч мяоговорящих беженцев из Вьетнама принесли свое наречие в Соединенные Штаты, где его лучше знают под коллективным названием хмонг.
Еще одно раздробленное семейство — это австроазиатские языки, из которых наиболее широко распространены вьетнамский и кхмерский (камбоджийский). Шестьдесят миллионов австроазиатскоговорящих рассредоточены по территории от Вьетнама на востоке до Малайского полуострова на юге и Северной Индии на западе. Четвертой и последней языковой семьей Китая является тай-кадайская (в нее входят тайский и лаосский), с 50 миллионами носителей, живущих между Южным Китаем, полуостровной частью Таиланда на юге и Мьянмой на западе (карты 16.1).
Определенно, мяо-яоговорящие не могли в древности расселиться в такой дали друг от друга в результате вертолетных рейдов, десантируясь то в том, то в другом уголке азиатского ландшафта. Естественно другое предположение: в прошлом они были рассредоточены на более непрерывном пространстве, которое стало дробиться в результате экспансии иноязычных народов, либо вытеснявших носителей языков мяо-яо, либо вынуждавших их отказываться от родного наречия. На самом деле эта фрагментация лингвистических ареалов в значительной части происходила на протяжении последних двух с половиной тысяч лет и довольно подробно отражена в исторических документах. Предки современных носителей тайского, лаосского и бирманского языков происходили из Южного Китая и прилегающих областей и все мигрировали на юг, в места своего нынешнего обитания, в пределах исторического времени, волна за волной заселяя земли, где уже жили потомки предыдущих мигрантов. Особенно активно вытеснением и языковой «перековкой» других этнических групп занимались носители китайских языков, презиравшие все прочие народы за примитивность и неполноценность. Свидетельства завоевания и поглощения большинства некитайскоговорящего населения Китая китайскоговорящими государствами мы находим в письменных источниках династии Чжоу (1100–221 гг. до н. э.).
Можно попытаться реконструировать лингвистическую карту Восточной Азии, как она выглядела несколько тысяч лет назад, рассуждая тремя способами. Во-первых, мы можем мысленно «откатить» те языковые экспансии последних тысячелетий, о которых нам известно из документов. Во-вторых, мы можем заключить, что современный ареал языка или группы близкородственных языков, занимающий достаточно большую и непрерывную территорию, свидетельствует о недавней географической экспансии этой группы — настолько недавней, что не прошло достаточно времени для ее глубокой дифференциации. Наконец, в обратном направлении мы можем заключить, что современные области с широким разнообразием языков в рамках единого семейства находятся ближе к очагу древнего ареала этого семейства.
Используя эти три линии рассуждения, призванные повернуть вспять движение лингвистического времени, мы приходим к выводу, что Северный Китай изначально был населен носителями китайских и других сино-тибетских языков; что разные части Южного Китая были в разное время населены носителями австроазиатских, тай-кадайских и языков семейства мяо-яо; наконец, что большинство говорящих на этих последних были вытеснены в Южном Китае носителями сино-тибетских языков. Кроме того, еще более радикальные лингвистические трансформации должны были затронуть тропическую Юго-Восточную Азию к югу от Китая: Таиланд, Мьянму, Лаос, Камбоджу, Вьетнам и Малайский полуостров. Языки, на которых здесь говорили изначально, к нашему времени полностью или почти полностью вымерли, потому что современные языки этих территорий, вероятнее всего, являются недавними пришельцами — или из Южного Китая, или, в некоторых случаях, из Индонезии. Поскольку языки мяо-яо едва сохранились до наших дней, мы также можем предположить, что когда-то в Южном Китае существовали и другие языковые семьи, помимо мяо-яо, австроазиатской и тай-кадайской, хотя ни единого их современного потомка до нас не дошло. Как мы увидим, австронезийская семья (к которой относятся все филиппинские и полинезийские языки) могла быть как раз одной из таких пропавших лингвистических групп материкового Китая, и если мы о ней знаем, то лишь потому, что она распространилась по островам Тихого океана и там смогла сохраниться.
Эти лингвистические волны в Восточной Азии напоминают нам об истории насаждения английского, испанского и других европейских языков в Новом Свете, где когда-то существовало более тысячи аборигенных наречий. Как мы знаем из письменных источников недавнего прошлого, английский вытеснил индейские языки США вовсе не по причине своего исключительно благозвучия для индейских ушей. Вытеснение произошло благодаря тому, что англоговорящие иммигранты уничтожили бо§льшую часть коренного населения посредством войн, расправ и привезенных инфекций, а выжившие были поставлены перед необходимостью осваивать английский как язык новоявленного большинства. Непосредственными причинами вытеснения были технологические и политико-организационные преимущества завоевателей-европейцев перед коренным населением Америки, а исходной причиной этих причин — ранний старт производства продовольствия на их родине. По сути дела, те же самые процессы были подоплекой вытеснения английским аборигенных языков Австралии и бантускими языками — предшествующих им пигмейских и койсанских языков субэкваториальной Африки.
Стало быть, ввиду трансформаций лингвистического ландшафта Восточной Азии мы имеем основание спросить, что позволило носителям сино-тибетских языков Северного Китая оккупировать Южный Китай, а носителям языков австроазиатской и других южнокитайских семей мигрировать на юг и оккупировать тропическую Юго-Восточную Азию. Чтобы узнать, правы ли мы в своем подозрении относительно технологического, политического и экономического превосходства одних азиатов над другими, нам придется обратиться к археологии.
Как и повсюду в мире, археологическая летопись присутствия человека в Восточной Азии на протяжении почти всего времени фиксирует лишь следы жизнедеятельности охотников-собирателей, которые пользовались нешлифованными каменными орудиями и не знали керамики. Самые древние восточноазиатские ископаемые, свидетельствующие о каких-то переменах, — остатки растительных культур, кости домашних животных, керамика, шлифованные орудия неолита — найдены на территории Китая и относятся примерно к 7500 г. до н. э. Хотя от начала неолитического века и производства продовольствия в Плодородном полумесяце эта дата отстоит меньше чем на тысячу лет, мы имеем слишком мало археологических данных по предшествующему тысячелетию китайской истории и поэтому не можем определенно сказать, происходило ли зарождение производства продовольствия в обоих регионах синхронно или с небольшим отставанием одного из них. Достоверно мы можем утверждать лишь то, что Китай был одним из первых мировых центров растительной и животной доместикации.
В действительности Китай вполне мог включать в себя два или более независимых центра зарождения производства продовольствия. Помимо уже приведенных мной экологических различий между прохладным и сухим севером и теплым и влажным югом, в каждом широтном поясе Китая также существуют различия между низменными прибрежными районами и возвышенными внутренними. Поскольку в этих непохожих условиях преобладают не одни и те же виды диких растений, будущим земледельцам в разных частях Китая были доступны разные кандидаты на окультуривание. Судя по тому, что из идентифицированных археологами культур наиболее ранними в Северном Китае были два засухоустойчивых вида проса, а в Южном — рис, можно допустить, что независимых центров доместикации растений было как минимум два: северный и южный.
