Ружья, микробы и сталь. Судьбы человеческих обществ - Даймонд Джаред (книга жизни txt) 📗
Кочевой образ жизни охотников-собирателей, с минимальными затратами сил и времени на строительство убежищ и накопление имущества, являлся наиболее разумным способом адаптации к непредсказуемому климатическому циклу Австралии и связанному с ним колебанию ресурсной базы. Когда природные ресурсы одной местности приходили в упадок, аборигены попросту перебазировались в другую, где временно условия были более благоприятными. Они не зависели от нескольких культур, которые могли бы не уродиться в плохие годы, а минимизировали риск за счет экономики, использовавшей огромное многообразие источников дикой пищи, которые никогда не подвели бы их все одновременно. Вместо популяций колеблющейся численности, периодически голодающих и вымирающих от недостатка ресурсов, здесь существовали мелкие популяции, имевшие доступ к изобилию пищевых ресурсов в хорошие годы и способные рассчитывать на необходимый достаток в плохие.
Заменителем производства продовольствия у австралийских аборигенов было так называемое «сельское хозяйство с головней». Аборигены изменяли и организовывали окружающий ландшафт, повышая его продуктивность, но делали это иными способами, нежели культивация, — например, периодически устраивая палы. Огонь, охватывавший обширные территории, выполнял несколько задач: он выгонял животных, которых можно было убить и непосредственно употребить в пищу; превращал густые кустарниковые заросли в открытую травянистую зону с фрагментами леса, по которой было легче передвигаться и которая являлась идеальной средой обитания для главной австралийской дичи — кенгуру; наконец, он стимулировал рост новой травы, которой питались кенгуру, и корневищ папоротника, которыми питались сами аборигены.
Мы думаем об австралийских аборигенах как о людях пустыни, но большинство из них жили не в пустыне. Густонаселенность районов Австралии менялась в зависимости от годовой нормы осадков (которая в дикой природе определяет количество доступной сухопутной растительной и животной пищи) и достатка пищевых ресурсов в море, реках и озерах. Самая высокая плотность аборигенного населения поддерживалась в самых влажных и продуктивных регионах: в бассейне Муррея—Дарлинга на юго-востоке Австралии, на восточном и северном побережьях, в юго-западном углу. Позднее эти же регионы были плотнее всего заселены европейскими колонистами. Соответственно народом пустыни мы представляем аборигенов просто потому, что европейцы истребили или вытеснили их из наиболее благоприятных регионов и оставили в неприкосновенности аборигенные общества только там, где не стремились селиться сами.
За последние пять тысяч лет в некоторых из этих продуктивных регионов произошла интенсификация приемов сбора пищи, что вызвало постепенный рост плотности аборигенных популяций. В Восточной Австралии были разработаны методы превращения доступных в изобилии и богатых крахмалом, но при этом крайне ядовитых семян саговников в съедобный продукт — путем выщелачивания или выбраживания токсинов. В летнее время аборигены стали регулярно заходить на прежде пустовавшие возвышенности Юго-Восточной Австралии, где пищей им служили не только шишки саговников и ямс, но и огромные зимующие колонии мигрирующих совок (так называемых «бабочек богонг»), которые после обработки на огне по вкусу напоминают жареные каштаны. Еще одним вариантом интенсификации собирательского хозяйства стал промысел пресноводного угря в бассейне Муррея—Дарлинга, где уровень воды в болотах колеблется в зависимости от сезонного количества осадков. Коренные австралийцы сооружали сложные системы каналов длиной до полутора миль, тем самым соединяя болота и заводи и расширяя среду обитания угря. Сама ловля осуществлялась с помощью не менее хитроумных приспособлений: искусственных запруд, комплексов из ставных неводов в тупиковых частях каналов, каменных перегородок, в которых оставляли отверстие и устанавливали рядом сеть. Неводы на разных ярусах начинали действовать по мере того, как падал и поднимался уровень воды в заводи. Несмотря на то что сооружение «рыбных ферм» наверняка требовало значительного вклада рабочей силы, по завершении строительства они позволяли кормить множество людей. Европейские путешественники XIX в. застали деревни аборигенов, стоящие на таких фермах, в которых насчитывалось до дюжины каменных домов, а археологи позднее раскопали деревни, где число домов доходило до 146 — свидетельство как минимум сезонной оседлости популяций численностью в сотни человек.
Следующим новшеством на востоке и севере Австралии был сбор урожая дикого проса — растения того же вида, что и посевное просо, являвшееся основной культурой раннего китайского земледелия. Просо жали каменными ножами, складировали в стога и молотили для получения зерен, которые затем сохраняли в кожаных мешках или деревянных чашах и под конец растирали в муку каменными жерновами. Некоторые из орудий, использовавшиеся в этом процессе, в частности каменные ножи для жатвы и жернова, мало чем отличались от орудий, независимо изобретенных в Плодородном полумесяце для обработки семян других диких злаков. Из всех методов добычи пищи, освоенных австралийскими аборигенами, сбор урожая проса был, наверное, самым вероятным кандидатом на дальнейшее эволюционное превращение в культурное земледелие.
Помимо интенсификации собирательства, последние пять тысяч лет стали свидетелями возникновения нового инструментария. Небольшие рубила и остроконечники отличались от предшествующих крупных орудий лучшей пропорцией длины заостренной кромки и веса инструмента. Топорики со шлифованными каменными краями, когда-то присутствующие лишь в отдельных районах, распространились по всей Австралии. За последнее тысячелетие у аборигенов появились и рыболовные крючки из раковин.
Почему в Австралии не возникли металлические орудия, письменность и сложная политическая организация? Главной причиной было то, что аборигены оставались охотниками-собирателями, а, как мы знаем из глав 12–14, подобные новации возникали только в густонаселенных и экономически специализированных обществах производителей продовольствия. Кроме того, засушливость, неплодородность и климатическая непредсказуемость Австралии удерживали численность ее охотничье-собирательского населения в пределах нескольких сотен тысяч человек. Если вспомнить о том, что в Мезоамерике или Китае проживали десятки миллионов, это означало, что Австралия имела очень скудную базу потенциальных изобретателей и слишком мало обществ, способных экспериментировать с инновациями. К тому же ее несколько сотен тысяч населения не были организованы в сеть тесно взаимодействующих обществ. Демографический ландшафт аборигенной Австралии состоял из практически безлюдной пустыни и нескольких разделенных ею экологически благоприятных «островов», на каждом из которых обитала лишь часть совокупного населения континента и взаимодействие между которыми было тем слабее, чем дальше они были удалены друг от друга. Даже в пределах относительно влажного и плодородного востока Австралии максимальный масштаб обмена между аборигенными обществами ограничивался дистанцией в 1900 миль — расстоянием между тропическими дождевыми лесами Квинсленда на северо-востоке и субтропическими дождевыми лесами Виктории на юго-востоке, что географически и экологически эквивалентно расстоянию между Лос-Анджелесом и Аляской.
Некоторые известные случаи технологического регресса в региональном и общеконтинентальном масштабе, которые имели место в Австралии, возможно, объясняются изоляцией и относительной малонаселенностью ее популяционных центров. Обитатели северо-восточного полуострова Кейп-Йорк в какой-то момент отказались от главного атрибута Австралии — бумеранга. Аборигены юго-запада ко времени первых контактов с европейцами уже исключили из своего рациона моллюсков. Назначение заостренных микролитов пятитысячелетней давности, обнаруженных австралийскими археологами, остается неясным, однако проще всего предположить, что это были наконечники и зубцы стрел, поскольку они подозрительно схожи с каменными наконечниками и зубцами, найденными в других частях мира. Если это действительно была их функция, загадка присутствия лука и стрел на Новой Гвинее и отсутствия их в Австралии и без того усложняется: возможно, лук и стрелы на Австралийском континенте все-таки были освоены на какое-то время, а затем забыты. Все эти примеры напоминают нам об отказе от огнестрельного оружия в Японии, отмирании лука и стрел и гончарного производства почти по всей Полинезии, а также несчастливой участи некоторых технологий в других изолированных обществах (см. главу 13).
