Эти разные, разные лица (30 историй жизни известных и неизвестных актеров) - Капков Сергей (библиотека книг .txt) 📗
Впрочем, обо всем по порядку.
— Меня с детства влекла сцена, — вспоминает Лидия Королева. — Папа приносил из детских магазинов красивые раскладные театрики, и я с удовольствием разыгрывала кукольные представления. Папа был очень одаренным человеком. До 1922 года он работал у купцов Рябушинских в акционерном автомобильном обществе. Старший из Рябушинских папу любил и все время говорил ему: «Егор, хочешь театр? Я дам тебе помещение». И где-то в 19—20-м годах на Народной улице, на Таганке, у Москвы-реки, дал ему подвал. Там папа организовал самодеятельный театр. Сам ставил, пел и декламировал. После 23-го года, когда Рябушинские уехали в Париж, работал в организации «Экспортхлеб» главным бухгалтером. Но театр не бросал.
С мамой они разошлись, но нас, троих детей, папа не забывал. По воскресеньям он брал нас к себе, и мы целый день проводили в Третьяковской галерее. Брат мой, Геннадий Георгиевич Королев, стал народным художником, профессором. За три месяца до смерти ему присвоили академика. Он вел кафедру живописи в Институте имени Сурикова.
По настоянию отца я проучилась 10 лет, за что бесконечно ему благодарна. Наш класс был очень хорошим. До сих пор дружу со школьной приятельницей Марией Павловной Ласкавой, которая сейчас доктор философских наук. Мы любили литературу, ее нам преподавал в единственном классе в Москве профессор Зерчанинов. Так что в этом отношении база у нас была потрясающая. Но самое яркое впечатление школьных лет связано с выпускным вечером: он прошел в Колонном зале, а потом мы вышли и дали ход на Красную площадь. Мы стали первыми выпускниками школы, вышедшими на главную площадь страны.
Моя старшая сестра была более образована технически. Она мне разъясняла теоремы, подсказывала, и я всегда ее слушалась. Поэтому когда она сказала мне: «Подавай в МГУ на математический» — я подала. Решила все задания, проучилась первый год. Но только я перешла на второй курс, в ноябре 1938 года был объявил набор молодежи во ВГИК.
Надо сказать, что учась в МГУ, я посещала какие-то самодеятельные курсы, и нас периодически смотрели представители министерства культуры, присутствовали на выступлениях, спектаклях. И однажды ко мне подошел пожилой, как мне показалось, человек. (Как потом выяснилось, это был очень известный и влиятельный человек по фамилии Перес, большой друг знаменитого литературоведа Фортунатова, причем было ему тогда всего 42 года.) Он меня отвел в сторону и спросил: «Вы серьезно этим делом занимаетесь?» Я ответила: «Да. Жить без этого не могу». Тогда он говорит: «Я вам сообщаю по секрету: в ноябре-месяце во ВГИКе товарищ Эйзенштейн объявит набор молодежи на режиссерский факультет по распоряжению правительства и лично товарища Жданова. Ему сказали, что хватит заниматься со стариками, давайте рождать свою, молодую советскую режиссуру». Дело в том, что Сергей Михайлович в те годы читал лекции и проводил семинары с уже известными режиссерами, такими как Разумный, Ромм, Пудовкин, Райзман, Довженко, Донской, Савченко, Калатозов, Роу, а теперь вот было решено набрать молодежь. И я пошла.
Конкурс был очень сложный, тяжелый, и я бы сказала, что по сравнению с теперешним приемом во ВГИК он был академическим. Во-первых, экзамены по специальности. Давалось два направления: положим, отрывки из романа «Мать» Горького и что-нибудь из Маяковского. И надо было написать и раскадровать, как мы видим эти отрывки на экране. Если мы сдавали экзамен по специальности, нас направляли дальше по кабинетам сдавать все остальное. Причем, имея на руках аттестат за десятилетку с оценками по 10-12 предметам, мы должны были те же предметы сдать и в институте. Я засыпалась на биологии, и, не узнав оценки по специальности, перестала сдавать дальше. Через несколько дней я получила повестку — явиться в деканат ВГИКа. Приехала. За столом — декан Игнат Иванович Назаров: «Королева? Куда же вы пропали?» — «Я не пропала, — отвечаю. — Я засыпалась на биологии. Мне поставили двойку». — «Кто вам сказал? Нет, вам поставили тройку». Он тихонько подвел меня к доске приказов и показал глазами на отметки по специальности. И я прочла: оценка по режиссуре — 5, по актерскому мастерству — 5. «А по биологии, запомни, у тебя тройка. Так сказал Сергей Михайлович».
Требования у Эйзенштейна к абитуриентам были огромными. К нему нельзя было прийти на экзамены, не зная живописи, музыки классической, легкой, кинематографической, мы должны были знать все. Растерянные глаза, устремленные на С. М., сразу снижали отметку. Насколько мне не изменяет память, в приемную комиссию также входили Кулешов, Хохлова, Телешева — супруга Эйзенштейна, Новосельцев, Галаджев, Оболенский, и каждый имел право задать нам вопрос на любую тему. Искусство, мода, спорт — мы должны были быть готовы ко всему. Этой же комиссии мы сдавали экзамен по актерскому мастерству — этюды, отрывок, сценки.
Я пришла в спортивных байковых штанах, с чемоданчиком, стриженая под мальчишку. Встала у рояля, положив на него руку, чем вызвала недоуменный взгляд у пианистки. «Я буду читать монолог Ларисы из „Бесприданницы!“ — заявила я, убив этим всю комиссию. А голос у меня был такой же, как сейчас. Набрала воздух, обвела всех туманным взглядом и начала: „Я давеча за Волгу смотрела. Как там хорошо...“ Телешева по графинчику постучала: „Спасибо, деточка!“ И вдруг Эйзенштейн, чьих глаз из подо лба никогда не было видно, говорит: „Королева, вы с нами шутить будете?“ У меня — слезы градом. „Деточка, давайте что-нибудь комедийное!“ Я еще больше разрыдалась — оскорбили! Я же героиня! А они из меня клоуна делают. Но собралась: „У меня Чехов есть. Рассказ „Неудача“. Прочесть?“ Одобрили: „Вот это давайте“. Дослушали до конца. А потом дали задание на этюд: разговор по телефону с больным отцом, затем с начальником и с любимым человеком.
На экзамене по режиссуре Эйзенштейн обязательно спрашивал и по своим работам:
— Какая у меня последняя картина?
— «Александр Невский».
— Ну что ты можешь сказать? Картина понравилась?
— Очень. Я смотрела ее несколько раз.
— А кто автор?
— Павленко.
— Кто композитор?
— Прокофьев.
— Кто актеры? Какие сцены понравились? Что привлекло в режиссуре?
— Мне понравился эпизод «Кольчужка коротка» и разговор о том, как прижать тевтонцев. Вами был придуман интересный ход — «зажать между двух берез и нарушить!» Это мне запомнилось.
Он на меня посмотрел:
— Память хорошая. А музыка?
Поговорили о музыке, о работе художника. Вдруг он достал огромную связку прошнурованных бечевкой репродукций — ну там все было, начиная с византийского искусства. А фамилии мастеров и эпоха были заклеены. Сергей Михайлович брал репродукции веером, и на какую показывал пальцем, нужно было безукоризненно назвать мастера и картину. Из десяти репродукций я не угадала только две. Как я уже говорила, знанием живописи я обязана прежде всего моему отцу, потому что с семи лет он водил нас и в Третьяковку, и в Пушкинский музей, который раньше назывался Музеем изобразительных искусств.
Так что экзамены были очень сложными. А после войны ситуация изменилась. Когда я об этом спросила у Стасика Ростоцкого, он сказал, что требования при приеме во ВГИК были средними. Но что значит «средними»? Я точно знаю, что аттестат по десяти предметам уже никого не интересовал. Сдавали историю КПСС, литературу и язык.
С января нового года начались занятия в мастерской Сергея Михайловича. Нельзя сказать, что он требовал от студентов чего-то невозможного. Но ему и в голову не могло прийти, что мы чего-то не знаем. Так что нам постоянно приходилось «быть на подхвате» у его эрудиции. К началу занятий курс состоял из сорока человек. Через семестр — из двадцати восьми. К третьему курсу осталось всего четырнадцать. Ко мне у Мастера было особое отношение. Не знаю, помнил ли он мое имя, так как величал меня Кралевной. Входя в аудиторию, он неизменно спрашивал: «Кралевна здесь?» — «Здесь», — робко отвечала я. «Тогда начинаем!»
