Sapiens. Краткая история человечества - Харари Юваль Ной (читаемые книги читать txt) 📗
Независимо от того, насколько результативным окажется проект «Гильгамеш», с исторической точки зрения уже интересно отметить, что большинство современных религий и идеологий поспешили вычеркнуть из своих формул смерть и загробную жизнь. Вплоть до XVIII века большинство религиозных наставников и философов определяли смысл жизни с оглядкой прежде всего на смерть и посмертное существование. В XVIII столетии зародились и далее развивались такие учения, как либерализм, социализм, феминизм: для них смерть превратилась в техническую проблему, а интерес к посмертному бытию исчез вовсе. Что будет с коммунистом после смерти? А с капиталистом? А с феминисткой? В трудах Маркса, Адама Смита или Симоны де Бовуар мы не найдем ответа на подобные вопросы. Единственная современная идеология, сосредоточенная на идее смерти, это национализм. В самые свои поэтические и патетические моменты национализм сулит погибающим за отчизну вечную жизнь в памяти народа. Но это какое-то расплывчатое обещание, даже сами националисты по большей части не знают, как его расценивать.
Мы живем в технологическую эпоху. Те проблемы, которые нашим предкам виделись как политические, этические и духовные, мы все чаще называем техническими. Поразительные достижения современной науки в борьбе против молний, бедности и самой смерти превратили нас в пламенных адептов прогресса. Многие люди убеждены, что наука работает на благо человечества и ей можно полностью довериться. Предоставьте ученым делать свое дело, и рай наступит прямо здесь, на земле.
Однако наука не пребывает где-то на высших уровнях духа и морали, вдали от прочих человеческих дел. Как и вся наша цивилизация, она формируется под влиянием экономических, политических и религиозных интересов. Даже если многими учеными движет чистая любознательность и жажда открытий, сама наука — очень дорогое дело. Чтобы вникнуть в работу иммунной системы, биологу требуются лаборатории, пробирки, реактивы, электронные микроскопы, не говоря о кадрах: лаборантах, электриках, слесарях и уборщиках. И экономист, прежде чем приняться за изучение кредитного рынка, должен обзавестись компьютерами, собрать огромную базу данных, приобрести сложные программы для их обработки. Археолог, интересующийся поведением древних охотников и собирателей, должен ездить в дальние страны, проводить раскопки, устанавливать датировки окаменевших костей и артефактов. Все это стоит очень недешево.
Наверное, и в прошлые тысячелетия появлялись на свет люди, которые хотели бы изучить строение человеческого тела, законы экономики или обычаи своих предков, но без финансирования они не особо могли продвинуться в решении подобных задач. За последние 500 лет наука сотворила немало чудес главным образом благодаря готовности различных государственных структур, корпораций, фондов и частных спонсоров вкладывать миллиарды в исследования. Эти миллиарды сделали для картирования вселенной, картографирования нашей планеты и каталогизации животного царства больше, чем Галилео Галилей, Христофор Колумб и Чарльз Дарвин. Если бы эти три гения так и не появились на свет, их открытия совершил бы кто-то другой. Но отсутствие финансов не компенсировал бы никакой блестящий интеллект. Например, если бы не родился Дарвин, мы бы считали автором теории эволюции Альфреда Рассела Уоллеса, который независимо от Дарвина и всего несколькими годами позже выдвинул гипотезу естественного отбора. Но если бы европейские государства не оплачивали географические, зоологические и ботанические исследования по всему миру, ни Дарвин, ни Уоллес не сумели бы собрать те эмпирические данные, на которые опирается теория эволюции, — скорее всего, они даже не предприняли бы таких попыток.
Почему же из государственной казны и из кейсов бизнесменов миллиарды хлынули в университеты и лаборатории? В академических кругах еще сохраняется наивная вера в чистую науку. Ученые полагают, будто правительства и корпорации дадут им деньги на любой проект, какой зародится в их изобретательных головах. Однако едва ли это представление соответствует реальностям финансирования науки.
Как правило, научные исследования получают материальную поддержку потому, что кто-то видит в них перспективу с точки зрения политики, финансов или религии. Например, в XVI веке монархи и банкиры не жалели средств на дальние экспедиции, но при этом не выделили бы и гроша на изучение психологии ребенка. А все потому, что короли и банкиры ожидали от географических открытий прямую выгоду — захватить новые земли, создать торговые империи. А детская психология им к чему?
В 1940-е годы американцы и русские вкладывались в ядерную физику, но отнюдь не в подводную археологию. Они рассчитывали, что ядерная физика создаст мощное оружие — ядерную бомбу, — а подводная археология к военному делу никакого отношения не имеет. Сами ученые не всегда понимают, какие политические, экономические и религиозные интересы управляют денежными потоками. Многие люди науки подлинно руководствуются лишь собственным интеллектуальным любопытством, однако магистральное направление исследований крайне редко задается именно учеными.
Если бы мы решили финансировать чистую науку, независимую от политических, экономических и религиозных интересов, не факт, что нам это удалось бы. Ведь наши ресурсы ограничены. Попросите конгрессмена добавить миллион долларов в Национальный фонд фундаментальных научных исследований, и он вполне разумно возразит: не лучше ли истратить деньги на повышение квалификации учителей или же предоставить налоговые льготы заводу в его округе — предприятие уже на грани разорения. Всякий раз, когда мы распоряжаемся ограниченными ресурсами, приходится решать: что важнее и даже «что лучше?». Эти вопросы не относятся к компетенции науки. Наука объясняет существующие в мире явления, как что работает, что может произойти. Она по определению не берется предсказывать, как и что будет, — этим занимаются религии и идеологии.
Рассмотрим такую ситуацию: два биолога из одного отдела с одинаковыми профессиональными навыками подали заявки на грант для выполнения исследовательских проектов. Каждый просит миллион долларов. Профессор Слагхорн собирается изучить болезнь, поражающую вымя коров и снижающую удой на 10%. Профессор Спроут хочет выяснить, не впадают ли коровы в депрессию, когда от них отлучают телят. Исходя из того, что денег на все не хватит и оба проекта поддержать не удастся, какой же из них выбрать?
Наука ответа не дает, его могут дать лишь политика, экономика или религия. В современном мире преимущественные шансы получить деньги явно имеет Слагхорн — не потому, что с точки зрения науки коровье вымя представляет больший интерес, чем коровья психология, но потому, что молочная промышленность, в интересах которой проводится подобное исследование, располагает большими политическими и экономическими ресурсами, чем борцы за права животных.
Возможно, в индуистском обществе, где корова считается священным животным, или в обществе, где превалируют «зеленые», гонку выиграла бы профессор Спроут. Но пока наше общество ставит коммерческую выгоду от молочных продуктов и здоровье потребляющих эту продукцию двуногих граждан превыше коровьих переживаний, профессору Спроут стоило бы составить заявку на грант с учетом этих требований. Например, она могла бы написать такую преамбулу: «Депрессия приводит к снижению удоя. Если мы вникнем в психологию дойных коров, мы сможем разработать медицинские средства для улучшения их настроения, и это будет способствовать повышению удоев на 10% и более. По моим оценкам, мировой рынок мог бы востребовать психотропные средства для лечения коров на $250 миллионов в год».
Наука не может устанавливать себе приоритеты. Не способна она и решать, как распорядиться своими находками. Например, с чисто научной точки зрения непонятно, что человечеству следует делать со знаниями, которые накопила генетика. Использовать их для лечения рака, вывести расу генномодифицированных суперменов или молочных коров с супервыменем? Очевидно, что либеральное правительство, коммунистическое правительство, нацистское правительство и капиталистическая корпорация используют одни и те же научные открытия в совершенно разных целях и нет научных причин предпочесть один подход другому.
