Республика словесности: Франция в мировой интеллектуальной культуре - Зенкин Сергей (лучшие книги читать онлайн TXT) 📗
Повторим еще раз.
Двести лет назад Европе угрожали две державы-завоевательницы.
Иными словами, цивилизации угрожали две страны, движимые корыстью.
Эти две державы, эти две страны, движимые корыстью, звались Турция и Испания.
Европа защищалась.
Две завоевательницы пали.
Нынче та же угроза нависла над Европой.
Ей грозят две другие державы, исповедующие те же принципы, что и предыдущие, вооруженные тем же оружием, движимые теми же побуждениями.
Эти две державы, эти две страны, движимые корыстью, зовутся Россия и Англия.
Европа обязана защищаться.
Старая Европа, которая была устроена очень сложно, разрушена; нынешняя Европа имеет устройство куда более простое. Она состоит преимущественно из Франции и Германии — двойного центра, на который следует опираться соседям северным и южным.
Союз Франции и Германии есть основа Европы. Пользуясь поддержкой Франции, Германия противостоит России; пользуясь поддержкой Германии, Франция противостоит Англии.
Разлад между Францией и Германией равносилен гибели Европы. Стоит Германии порвать с Францией, и на Европу двинутся русские; стоит Франции порвать с Германией, и в Европу ворвутся англичане.
Итак, единственное, что потребно государствам-захватчикам, есть разлад между Германией и Францией.
[Главный и единственный предмет раздора между Францией и Англией — левый берег Рейна, переданный после Венского конгресса Германии по инициативе Англии и России именно для того, чтобы поссорить французский и немецкий народы; однако «если вернуть Франции то, что дал ей Господь, — левый берег Рейна», то эти два народа, благородные и не эгоистичные, вновь начнут жить в мире и согласии.]
Мы хотим быть поняты правильно; мы убеждены, что Европа обязана постоянно помнить о грозящих ей революциях и войнах, обязана идти на все ради того, чтобы их избежать, но в то же самое время мы полагаем, что, если какое-либо непредвиденное обстоятельство не расстроит величавую поступь девятнадцатого столетия, цивилизация, выстоявшая в стольких грозах, обогнувшая столько рифов, будет с каждым днем уходить все дальше от той Сциллы, имя которой война, и от той Харибды, имя которой революция.
Нам скажут, что это утопия. Пускай; не забудем, однако, что когда утопии человечны, то есть когда их конечная цель — добро, истина и справедливость, то, что казалось утопией в нынешнем столетии, становится реальностью в столетии последующем. Есть люди, которые говорят: «Так будет»; есть другие, которые говорят: «Вот каким образом». Первые ищут; вторые находят. Вечный мир оставался мечтой до тех пор, пока мечты не обернулись железными дорогами, покрывшими земной шар сетью прочной, цепкой и долговечной. Изобретатель паровой машины Уатт пришел на помощь изобретателю вечного мира аббату де Сен-Пьеру.
Прежде на все свои речи философы слышали один и тот же ответ: «Все ваши грезы и химеры не что иное, как дым». — Не стоит смеяться над дымом; именно он движет миром.
Для того чтобы вечный мир сделался возможен и превратился из теории в практику, необходимы две вещи: транспортное средство, способное быстро удовлетворять потребности материальные, и транспортное средство, способное быстро переносить идеи; иными словами, необходимы единое для всех и всемогущее средство передвижения и всеобщий язык. Сегодня эти два транспортных средства, помогающие стирать границы между империями и умами, существуют; первое — это железные дороги; второе — французский язык.
В девятнадцатом столетии все народы, идущие по пути прогресса, прибегают к двум средствам сообщения, то есть орудиям цивилизации, то есть источникам мира. Они ездят в поездах и говорят по-французски.
Железная дорога господствует благодаря своей всемогущей скорости; французский язык — благодаря своей ясности (ибо ясность для языка — все равно что скорость для поезда) и многовековому превосходству своей литературы.
Кстати, — вещь примечательная, в которую будет почти невозможно поверить в будущем и о которой невозможно не сказать нескольких слов теперь, — из всех народов и правительств, которые пользуются сегодня этими двумя превосходными средствами сообщения и обмена, правительство Франции, кажется, менее всех отдает себе отчет в их действенности. Сегодня, когда мы пишем эти строки, железные дороги во Франции покрывают от силы несколько лье. В 1837 году большому ребенку, именуемому Парижем, подарили небольшую игрушку, именуемую железной дорогой; прошло четыре года, однако новых железных дорог во Франции не прибавилось. Что же касается французского языка и французской литературы, ее блистательное великолепие признают все правительства и все нации, за исключением правительства французского. Французская литература была и остается первой в мире. Сегодня, как и прежде, — нам никогда не надоест это повторять, — литература наша не просто первая в мире, но и единственная. Все мысли, чуждые нашей литературе, давно угасли, а она живет более ярко и деятельно, чем когда бы то ни было. Нынешнее правительство, кажется, не ведает о ее существовании и ведет себя соответственно; тем самым — говорю это с глубочайшей доброжелательностью и искренней симпатией — оно совершает одну из самых грубых ошибок, какие допустило за одиннадцать лет. Пора ему прозреть; пора обратить внимание, и внимание серьезное, на новые поколения, которые сегодня живут литературой, как жили войной при Империи. Они являются в мир без гнева, ибо полны мыслей; они являются, неся свет; но не следует забывать, что источник света может сделаться также и источником пожара. Итак, этих юношей надо встретить ласково, надо освободить им место. Искусство есть власть, литература есть сила. Эту власть следует уважать, эту силу следует беречь.
[…] [Россия для Европы страна варварская, а для Азии — христианская; поэтому ей следует просвещать Азию и не вмешиваться в дела Европы; пусть Россия победит Турцию, и тогда] Франция, восстановленная в своих старинных границах, с радостью узрит православный крест вместо турецкого полумесяца над старинным византийским храмом Святой Софии. Вместо турок — русские; уже неплохо.
[Англия играет в современном мире ту же роль, какую в античности играл Карфаген, противостоявший латинской цивилизации; пунический дух — дух наживы, торговли и эгоизма; в новое время он сначала воплотился в Испании, а затем — в Англии.]
Но если Карфаген изменил свое местоположение, изменил его и Рим. Карфаген вновь, как и прежде, обрел врага на противоположном берегу моря. Некогда Рим именовался миром, сторожил Средиземное море и взирал на Африку; сегодня Рим зовется Парижем, сторожит Океан и взирает на Англию.
Противостояние Англии и Франции — вещь до такой степени очевидная, что ее осознают и другие народы. Мы выразили эту мысль, вспомнив о противостоянии Карфагена и Рима; другие изъясняли ее иначе, но всегда ярко и, можно сказать, зримо. «Англия — это кот, а Франция — пес», — говорил великий Фридрих. «В области права, — утверждал правовед Уар, — англичание суть евреи, а французы — христиане». Даже дикари смутно чувствовали эту исконную противоположность двух цивилизованных наций. Американские индейцы были убеждены, что Христос — француз, которого англичане распяли в Лондоне, а Понтий Пилат — офицер в английской службе.
[Однако человечество сумеет преодолеть и этот антагонизм; английский флот послужит распространению принципов европейской общежительности по всему миру.]
Таким образом, принцип, животворящий земной шар, будет представлен тремя нациями: Англией, воплощающей дух торговли, Германией, воплощающей моральную силу, и Францией, воплощающей силу интеллектуальную.
Очевидно, что мы никого не хотим исключать из общего хора. Провидение не проклинает и не лишает наследства ни один народ. По нашему глубокому убеждению, нации, которые губят свое будущее, губят его по собственной вине.
Отныне нации просвещенные возьмут на себя просвещение тех наций, что еще прозябают во тьме. Миссия Европы есть воспитание рода человеческого.
