Элевсинские мистерии - Лауэнштайн Дитер (читаем полную версию книг бесплатно txt) 📗
"Одиссея" показывает в элевсинском ключе следующие разделы: после отъезда из сожженной Трои на десятый год войны Одиссей разоряет на фракийском побережье в земле киконов город Исмар. У этого топонима есть вторая форма — Иммарад, а именно так звался древний жрец элевсинцев, могилу которого показывали в Элевсинионе на старой афинской агоре231. Разоренный город позднее назвали Маронеей в честь силена Марона, который в родстве с Марсием. Слово Исмар столь же дионисийское, сколь и элевсинское. Из этого города как раз и было вино, которым Одиссей опоил великана Полифема (9,198 ел.). Разорение киконов — дионисийский пролог.
Первой оргии "Одиссея" посвящает вступление из четырех песней, в котором сын Одиссея, девятнадцатилетний Телемах, выходит из-под опеки, оттого что едет на Пилос и в Лакедемон, к последним живым участникам Троянской войны, и выспрашивает о своем отце. В Лаке-демоне Менелай рассказывает ему, как он узнал о местопребывании Одиссея через оракул морского бога Протея на островке Фарос у египетского побережья: "Сильной рукою все вместе мы обхватили его; но старик не забыл чародейства; вдруг он в свирепого с гривой огромного льва обратился; после предстал нам драконом, пантерою, вепрем великим, быстротекущей водою и деревом густовершинным; мы, не робея, тем крепче его, тем упорней держали. Он напоследок <…> сделался тих <…>, и, ответствуя, так мне сказал он: "<…> Третий [Одиссей. — И.Ф.] живой средь пустынного моря в неволе крушится. С длин-новесельными в бурю морскую погиб кораблями сын Ои-леевАякс <…>" (4,454–500).
На обратном пути в родную Итаку Телемах лишь с помощью Афины уходит от ловушки женихов матери. Через оракул Протея и опасность при возвращении он проделывает свою Первую оргию. Для отца начало ее в том, что он рассказывает в IX песни о лотофагах. Произошло это, возможно, также в Египте, во всяком случае в Африке. Там его посланцам до того понравилось, что он вынужден был увести их силой (9,95 ел.). Суровую часть этой оргии он испытал у Полифема ("болтуна"), пожравшего шестерых греков. Следующая остановка — у царя Эола, повелителя ветров (10), вероятно на Мальте, если принять точку зрения современных мореходов X. и А. Вольфов232. До Эола продолжается для Одиссея отражение Первой оргии.
Близнецы в "Одиссее" опущены, разве что истолковать Менелая как профанного брата оккультного героя Одиссея. Стихии здесь представлены четко: ветры у Эола, вода — в двух кораблекрушениях, земля и огонь — в царском доме на Итаке. Явственно обозначен и мистический попятный годовой путь от знака Близнецов через Тельца и Овна на Тринакии (или Тринакрии) к Водолею в кораблекрушении с Посейдоном и Ино-Левкотеей. Дом и стрельба из лука помещаются под небесным Козерогом (земля) и огненным Стрельцом.
Среди героев микенской эпохи жили три великих стрелка — свершители таинств: Геракл, Филоктет и Одиссей. В прологе Третьей оргии Одиссей стреляет навылет через двенадцать колец (21,121 и 421).
Вторая оргия странным образом находит свое отражение прежде в X–XII, а затем в V–VIII песнях "Одиссеи". Ей соответствует первый плен у Цирцеи (Кирки) в X песни, первое посещение Гадеса (Аида) в XI, возвращение к Цирцее в XII песни, встреча с сиренами, "бродящие утесы", затем Скилла, остров Тринакия, водоворот Харибда и нимфа Калипсо (все в XII песни). Затем в песнях V–VIII — плавание на плоту к феакам и пребывание у них, на острове Схерия. Так кончается Вторая оргия.
Дважды эпос уводит своих слушателей в Гадес, сперва с Одиссеем в XI песни, а затем с перебитыми женихами — в XXIV. Второй рассказ содержательно дает больше, чем первый: если первый весьма схож с воггрошани-ем оракула мертвых по личному делу, то во втором — из разговоров теней Ахиллеса и Агамемнона — мы кое-что узнаем о ценности жизни и о смысле судеб героев Троянской войны. Всё происходящее между этими двумя событиями, собственно, разыгрывается в Гадесе и на пороге Элизия как цели таинств. Вот почему с ними сопоставима Вторая оргия. Она ведет мистов в Гадес, а Третья — уже в Элизий.
Как и Первая, Вторая оргия требует от мистов недреманного бдения. Первая оргия была для Одиссея безуспешна, потому что в решающий миг, когда вдали уже завиднелись пастушьи костры Итаки, он уснул, а спутники развязали мех с четырьмя ветрами (10,31 ел.). На переходе к Второй оргии повествуется о таком же обычае бдения у лестригонов. Там "несонливый работник" получает двойную плату, ведь ночью он пасет быков, а днем — баранов (10,82 ел.). Кульминацию Второй оргии на Тринакии, о которой упомянуто уже в прелюдии эпоса (1,9), герой снова упускает, не ко времени заснув. После он укоряет богов: "Вы на беду обольстительный сон низвели мне на вежды; спутники там без меня свя-тотатное дело свершили [убили быков Гелиоса. — Д.Л.] " (12,373 ел.).
В Третьей оргии Гомер совершенно по-иному использует сон как символ особенно глубокого мистического сознания: в стране феаков герой впервые вкушает подлинно мистериальный сон после крушения плота и трех бессонных ночей, когда плыл через море, — это сон под сенью сплетенных олив, дикой и плодоносной (5,477). Третья оргия не ведает обета бодрствования, напротив: она начинается сном Одиссея на корабле феаков; сон этот, как поет Гомер, был "с безмолвной смертию сходный" (13,80). Корабль везет его на Итаку.
Из богов во Второй оргии властвуют Посейдон, Арес и Афродита. "Пенорожденная" пронизывает своими отражениями едва ли не все остановки этой оргии, кроме Тринакии. Она поочередно отражается в семи поющих нимфах, или водяных духах: первая из них — Цирцея (Кирка) с острова Эя, что "пела, сидя за широкой, прекрасной <…> тканью" (10,222). Она отображает Афродиту, а не Гекату, как утверждают иные комментаторы. Геката никогда не поет и не ткет; она скорее разрывает одежды; Цирцея же, ткущая и созидающая, прекрасна и одновременно опасна. Она с легкостью пробуждает в людях дикие инстинкты, очаровывает и превращает людей в животных — львов, волков, свиней (10,212). Товарищи Одиссея становятся свиньями. Он же, словно второй Арес, мечом принуждает ее вернуть им человеческий облик (10,321 ел.). Одиссея Гермес заблаговременно и тайно снабдил волшебным растением моли (10,277–306), которое напоминает подавляющий половое возбуждение латук в "Золотом осле" и разбавленный сок аконита в Элевсиниях. Перед спуском героя в Гадес Цирцея является как богиня Натура, "ткущая" животно-растительный покров земли (10,221 ел.). После путешествия в Гадес (11) она для Одиссея водительница в сценах Второй оргии, но не в Третьей. Сходную службу служат Ахиллесу вещие кони перед выездом на битву у Скамандра, а аргонавтам — прорицатель Финей.
После Цирцеи Афродита в "Одиссее" удваивает свой образ, являясь в двух птицеподобных, поющих сиренах, музах смерти (12,158 ел.). Они сидят на останках тех, кого заманили своим пением. Напевы их сродни по настроению песне об умирающем юноше Лине, чей образ и имя запечатлены в эфемерном голубом цветке льна. Разбуженные Цирцеей животные порывы отринуты, но после этого отнюдь не воцаряется благая тишина, нет, прежде возникает столь же опасное сладостное влечение к смерти. Одиссей уберегает своих спутников от сирен — затыкает им уши воском, а себя велит крепко привязать к мачте. Каков бы ни был духовный смысл этого образа, так или иначе в нем существенна прямизна осанки. И тут нельзя не вспомнить об Аполлоне и Лето, действующих в распрямленном позвоночнике. Учитывая известную и в древности поговорку: "Скажи мне, кто твой друг, и я скажу тебе, кто ты", окружение Одиссея делает его полубогом, родственным гигантам. Полифем и тот уже заявлял: "Нам, циклопам, нет нужды ни в боге Зевсе, ни в прочих ваших блаженных богах; мы породой их всех знаменитей" (9,275 ел.) — Так и лестригоны "не людям подобны", а великанам (10,120). Царь феаков рассказывает о своем народе: "<…> всегда нам открыто являются боги, когда мы, их призывая, богатые им гекатомбы приносим; с нами они пировать без чинов за трапезу садятся; даже когда кто из них и один на пути с феакийским странником встретится — он не скрывается; боги считают всех нас родными, как диких циклопов, как племя гигантов" (7,201–206). И наконец Посейдон говорит о самом Одиссее: "<…> путь свой он совершит без участия свыше, без помощи смертных; морем, на крепком плоту, повстречавши опасного много, в день двадцатый достигнет он берега Схерии тучной, где обитают родные богам феакийцы; и будет ими ему, как бессмертному богу, оказана почесть: в милую землю отцов с кораблем их [отплыть]…" (5,32 ел.) Стать бессмертными — надежда мистов; основу тому закладывала Вторая оргия, тогда как в Третьей ожидался прорыв.
