Основы дзэн-буддизма - Судзуки Дайсэцу Тэйтаро (читаемые книги читать .TXT) 📗
Ангел Силезский выражает это гораздо менее сильно, чем Заратустра: «Мое тело – тюрьма, в которой цыпленок изолирован от духа вечности».
В христианском мире сатори соответствует опыту религиозной трансформации. Ввиду того, что имеются, однако, различные типы и степени подобного опыта, необходимо четко отделить ту категорию, которая более всего соответствует дзэнскому опыту. К такой категории, несомненно, относится опыт, отличающийся от всех других тем, что подготовка к нему состоит из «потери себя», «освобождении от образов» и т.п... Он резко отличается от того религиозного опыта, который, подобно упражнениям св. Игнатия, базируется на практике созерцания святых образов. В эту последнюю категорию (не-дзэнского опыта) я хотел бы включить трансформацию путем веры и молитвы и общественный опыт в протестантстве, так как в них решающее значение играют весьма определенные установки, а ни в коем случае не «опустошение» и не «освобождение». Утверждение, характеризующее последнее состояние, – «Бог есть ничто» – в принципе несовместимо с созерцанием страстей, с верой и общественными ожиданиями. Таким образом, поиски аналогий сатори в западном опыте нужно ограничивать теми немногими христианскими мистиками, чьи высказывания в защиту парадоксальности проходят по границе гетеродоксии или действительно переступают ее. Очевидно, что именно это качество навлекло на Мейстера Экхарта осуждение церкви. Если бы буддизм был церковью в нашем смысле слова, дзэнское движение было бы для него определенно невыносимой ношей. Причина этому – крайне индивидуальные формы методов (Сатори – наиболее интимный из всех индивидуальных опытов; «Эссе...» 1, 247), а также иконоборческая позиция многих мастеров (Мастер говорит своим ученикам: «Мне действительно нечего сказать вам... а если я не скажу, никогда это не станет вашим собственным». Монах говорит мастеру: «Я видел Будду, на котором ты ехал верхом». Мастер говорит: «Понимание, которое понимает – вот Будда. Нет другого». «Эссе...» п. 69, 59, 57). Но поскольку дзэн – это движение, некие стандартные методы обучения дзэнских монахов постепенно оформились, как можно видеть из работы Судзуки (Обучение дзэн-буддийских монахов, Киото, 1934), однако и по форме и по содержанию они касаются только внешнего.
Помимо формирования определенных привычек, путь духовного обучения или формирования состоит из метода коанов. Под коаном понимаются парадоксальные вопросы, выражения или действия мастера. Согласно Судзуки, эта парадоксальность составляет самую суть этих вопросов, предлагаемых обычно в форме анекдотов – в качестве темы для медитации. Классический пример подобного анекдота – ву. Однажды монах спросил у мастера: «Имеет ли собака также буддийскую природу?» – на что мастер ответил: «ву». Как замечает Судзуки, это «ву» означает просто ву. Очевидно, именно так бы собака сама ответила на этот вопрос. На первый взгляд кажется, что предложение подобных вопросов для медитации означает предвосхищение или предположение окончательного результата и что содержание медитации ввиду этого будет предопределено, подобно иезуитским упражнениям или некоторым медитациям йогов, субстанция которых определяется задачей, предложенной учителем. Коаны, однако, настолько разнообразны, настолько двусмысленны и, сверх того, настолько ультрапарадоксальны, что даже эксперты остаются в полном неведении относительно того, что может возникнуть в качестве приемлемого решения. Более того, описание опытов настолько неясно, что ни в одном случае невозможно ощутить какой-либо бесспорной рациональной связи между коаном и опытом. Так как правильность ответа никоим образом не может быть доказана логически, можно предположить, что метод коанов не накладывает ни малейшего ограничения на свободу духовного проявления и что конечный результат поэтому проистекает не из чего иного, как из индивидуальной установки ученика. Полное разрушение рационального интеллекта, преследуемое этой тренировкой, создается благодаря почти совершенному отсутствию сознательной установки. При этом исключаются, насколько возможно, именно сознательные, но не бессознательные установки; то есть существующая, но невоспринимающая психологическая диспозиция, которая не что иное, как пустота и отсутствие установок. Это, естественно, данный фактор, и когда он отвечает, в чем, как очевидно, заключается сатори, – это ответ самой природы, которая сообщает о своей реакции непосредственно сознанию. (Дзэнское сознание является прыжком в подсознание; «Эссе...» II, 46.) То, что бессознательная природа студента противопоставляет учителю или коану в качестве ответа, проявляется как сатори. Именно эта точка зрения, как мне кажется, наиболее адекватно отвечает всем описаниям сущности сатори. Она также подкрепляется тем фактором, что «прыжок в свою собственную природу», «естественный человек» и глубина бытия зачастую являются для дзэнских мастеров предметом высшей заботы. Дзэн отличается от всех других философских и религиозных медитационных практик принципом отсутствия установки. Сам Будда резко отвергается; в самом деле, он почти богохульно игнорируется, хотя или возможно именно поэтому, он, по-видимому, является сильнейшей духовной предпосылкой. Но он тоже образ и потому должен быть отброшен. Ничто не должно присутствовать за исключением того, что действительно здесь: то есть человек с его тотальной бессознательной установкой, от которой, просто потому, что она бессознательна, он никогда не может освободиться. Ответ, который, очевидно, приходит из пустоты, свет, вспыхивающий в кромешной тьме, – всегда оказываются опытом удивительного и священного просветления.
Мир сознания является по необходимости миром, полным ограничений и стен, блокирующих путь. Он неизбежно односторонен, так как такова сущность сознания. Любое сознание может содержать в себе одновременно лишь несколько концепций. Все остальное должно лежать в тени, вдали от света. Увеличение объема одновременного содержания сознания приводит к его немедленному затуманиванию и спутанности вплоть до полной деформации. Сознание не просто требует ограничений, но по самой своей сути есть строгое ограничение, редукция к немногому и следовательно отличному (разливающемуся). Нашей общей ориентации мы обязаны просто и, главным образом, тому факту, что с помощью внимания мы способны вызывать сравнительно быструю последовательность образов. Внимательность, однако, – это усилие, на которое мы не всегда способны. Поэтому мы имеем дело, так сказать, с минимумом одновременных восприятий и последовательностей образов. Следовательно, широкое поле возможных восприятий постоянно лимитируется, и сознание привязано всегда к самому узкому кругу. Мы не можем себе представить, что бы произошло, если бы индивидуальное сознание оказалось способным охватить одним взглядом одновременную картину всего, что оно может вообразить. Если бы человек смог преуспеть в построении картины мира из нескольких ясных объектов, которые он был бы способен воспринять одновременно, какой божественный спектакль предстал бы перед его глазами! Этот вопрос касается лишь потенциально возможных для нас восприятий. Но если мы добавим к этому бессознательное содержание – то есть содержание, которое еще или уже не способно сознаваться, – и затем попытаемся вообразить себе полный спектакль, то это не по плечу даже самой дерзкой фантазии.
