Повседневная жизнь римского патриция в эпоху разрушения Карфагена - Бобровникова Татьяна Андреевна (книги без сокращений txt) 📗

Мне всегда казалось, что реальный Лелий действительно произнес эти слова. Полибий же мог под ними подписаться. Он, например, рассказывает, каким пустым вздором наполняют свои лекции современные ему философы, сбивая молодежь с толку, вместо того чтобы разбирать «вопросы нравственности и государственной жизни, единственно плодотворные в философии» (XII, 26с, 4). Вот почему и польза истории для него двоякая: во-первых, она дает читателю, особенно человеку государственному [113], непреходящие уроки и учит, как избегать в будущем ошибок, и тем самым помогает стать счастливее. Во-вторых, от чтения истории мы должны стать прекраснее в нравственном отношении, то есть лучше.

Теперь рассмотрим обе эти стороны поподробнее.

Начнем с первого пункта. «Каковы бы ни были удачи в настоящем, никто из здравомыслящих людей не может ручаться с уверенностью за будущее. По этой причине, утверждаю я, ознакомление с прошлым не только приятно, но еще более необходимо» (III, 31,3— 5). Это положение Полибий много раз настойчиво повторяет. «Лучшей школой для правильной жизни служит нам опыт, извлекаемый из правдивой истории событий» (I, 36,9—W). Современный человек может отнестись к этим словам несколько скептически. XX век показал, как мало пользы извлекает человечество из уроков прошлого (хотя этому нас тоже научила история). В оправдание Полибия скажу, что он адресовался к мудрецам, а это сильно меняет дело. В самом деле. Если опыт французской или русской революции не может удержать ни один народ от новой революции, то зато мудрый человек, читая Тэна, может понять сущность революции и даже предсказать ее ход. Итак, примеры из прошлого вразумляют и учат избегать ошибок в будущем. Но каким образом чтение истории может сделать нас лучше? Для пояснения приведу один пример.

Предшественник Полибия, историк Филарх, описывает события одной из греческих войн, которая, разумеется, сопровождалась кровавой резней и преступлениями. При этом Полибий замечает, что он нарочно, как бы с тайным удовольствием останавливается на описании всяких кровавых сцен. «Поступает он таким образом во всей истории, постоянно стараясь рисовать ужасы перед читателем… По его мнению, задача истории состоит в изложении несправедливых деяний. Напротив, о великодушии мегалопольцев… он не упоминает вовсе, как будто исчисление преступлений важнее для истории, чем сообщения о благородных, справедливых действиях, или же как будто читатели исторического сочинения скорее могут быть исправлены описанием противозаконных поступков, а не прекрасных и достойных соревнования». Далее Полибий говорит, что Филарх подробно описывает осаду Мегалополя, военные действия. «То, что следовало за этим и что составляет предмет истории, он опустил, а именно: похвалы мегалопольцам и лестное упоминание о достойном настроении их, хотя все это напрашивалось само собой. Таким образом, Филарх закрывает глаза на дела прекраснейшие и вниманию историка наиболее достойные» (11,56–61).

Так вот что, оказывается, приносит пользу читателю — рассказ о возвышенных, благородных поступках, которые вечно останутся перед его глазами как нетленные памятники величия. Однако было бы чудовищным заблуждением думать, будто Полибий советует историку описывать только чудеса героизма, а темные и мрачные деяния опускать. Ведь главное для истории — это истина. Историю Полибий уподобляет живому существу, истина же — его глаза (I, 14, 6). Без нее история вообще теряет всякий смысл (XII, 12, 1 —3). Нет, историк должен описывать все, без фальши и прикрас. Но перед поступками подлинно прекрасными и великодушными он останавливается с восхищением и привлекает к ним внимание читателя.

Но и рассказ о злых и жестоких делах порой бывает не менее поучителен. [114] Читатель видит воочию всю их пагубность и бессмысленность. Это заявление может нас удивить. Почему же дурные дела бессмысленны? Можно сказать, что они неблагородны, безнравственны. Но ведь зато весьма часто полезны и выгодны. Что же имеет в виду Полибий? Мысль его прекрасно иллюстрирует один рассказ. Однажды этоляне захватили два города, причем произвели там ужасные бесчинства. Тогда македонский царь Филипп напал на их страну и, по выражению Полибия, «воздал равной мерой этолянам за нечестие, врачуя одно зло другим. Он… соревновал этолянам в кощунстве и был уверен, что не совершил никакого нечестия». Полибий называет его поступок поведением неистовствующего безумца. Чем же Филипп тогда отличается от этолян? «Для наилучшего уразумения того, в какую ошибку впал Филипп, достаточно представить себе те чувства, какие, по всей вероятности, испытали бы этоляне, если бы царь поступил противоположно тогдашнему своему поведению… Я полагаю, этоляне испытали бы прекраснейшее чувство благожелательности. Памятуя свой собственный образ действий… они ясно видели бы, что Филипп имеет силу поступить с ними по своему усмотрению… однако по своей мягкости и великодушию предпочел не подражать им. Отсюда до очевидности ясно, что этоляне осуждали бы сами себя, а Филиппа восхваляли бы… И в самом деле, превзойти врага благородством и справедливостью не менее, скорее более выгодно, чем победить оружием» (V, 9–12,1–4).

Итак, мстить врагу, воздавать ему равной мерой, платить злом за зло — это поступок исступленного безумца. Точно так же в другом месте он утверждает, что разум велит нам помогать каждому в беде, выдерживать опасности за других (VI, 6,4–6,10).

Однако нужно признаться, что все это шаткие основания для добродетели. Ведь подчас зло бывает чрезвычайно выгодно — выгодно и в частных делах, и в политике. Иной раз полезнее не поразить врага великодушием, как советует Полибий, а сковать его страхом, потопить его сопротивление в крови. Сам Полибий признается, что выгода и благородство нечасто идут рука об руку. «Благородство и выгода редко совпадают, и лишь немногие люди способны совместить их и примирить между собой. Большей частью благородство, как нам известно, исключает минутную выгоду, а выгода исключает благородство» (XXI, 41, 1–3). И он повторяет вслед за Симонидом: «Трудно быть благородным». Ибо «иметь добрые побуждения и отдаваться им до известной степени легко; напротив, очень трудно не изменить себе и при всяких обстоятельствах сохранять твердость духа, ставить превыше всего честь и правду» (XXIX, 26,1–2). В то же время он уверенно утверждает, что и б личных, и в общественных делах надо ставить выше всего нравственный долг (IV, 30,4).

И тут мы вспоминаем его рассуждения о религии. По словам историка, она придумана мудрыми законодателями, чтобы удерживать толпу на стезе добродетели, то пугая загробными муками, то лаская надеждами на посмертное блаженство. Но ведь это узда для невежд, для толпы, для черни. Значит, для мудрецов она не годится. Как же быть с людьми круга Полибия? Что должно заставить их быть добродетельными, исполнять свой нравственный долг, порой идти на смерть, на страдания во имя своих убеждений? Что будет им наградой? Ответ Полибия прост и величествен. Наградой им будет сам прекрасный поступок.

Вот две речи, которыми полководцы перед страшным боем стремились воодушевить своих воинов. Одна — средневековая, сообщаемая нашим древним летописцем, другая — взята у Полибия. Один вождь — древнерусский князь Мстислав Храбрый, рыцарь без страха и упрека, другой — Сципион Африканский Старший — любимый герой Полибия. Князь говорит своей дружине: «Братья!..Аще ныне умрем за хрестьаны, то очистимся грехов своих и Бог вменит кровь нашю с мученикы» [115] (то есть умершие на поле боя будут сразу вознесены на небо). Речь же римлянина Полибий передает так: «Он просил их во имя прежних битв показать себя и теперь доблестными воинами, достойными самих себя и отечества. Если же битва кончится несчастливо, павшие в честном бою воины найдут в смерти за родину прекраснейший памятник, а бежавшие с поля трусы покроют остаток дней своих позором и бесчестием. Итак, когда судьба обещает нам великолепнейшую награду, победим мы или ляжем мертвыми, неужели мы покажем себя низкими глупцами, и из привязанности к жизни отринем лучшее благо, и примем на себя величайшие беды «(XV, 10,2–6).