Зарубежная литература XX века: практические занятия - Коллектив авторов (мир бесплатных книг .TXT) 📗

Воспроизведение конкретно-исторической последовательности событий, нейтральный тон повествования, многочисленные подробности (сроки, условия выступления, обслуживающий персонал) создают эффект хроники. Особенно у первых читателей этот текст должен был вызывать в памяти картины современной им действительности. Но при чтении трудно избавиться от ощущения нереальности происходящего. Речевые обороты «то были другие времена» [17], «так жил он долгие годы», «в один прекрасный день» настраивают нас на сказочный лад. Но главное – логика существования протагониста доводится до крайней точки, до абсурда, и это превращает его из исторической фигуры в мифическую, общезначимую, а всю историю – в развернутую метафору или формулу, где за искаженными, но все же узнаваемыми знаками скрывается особый тайный смысл.

Один из возможных вариантов прочтения рассказа – рассматривать голодаря как образ художника, творческой личности. Уже наименование новеллы направляет нас к такому пониманию. «Ein Hungerkunstler» можно передать как «мастер искусства голодания», «художник голодания». Деятельность голодаря не раз названа в новелле искусством, а ее описание и, прежде всего, отношение мастера к своему труду подчеркивают ее творческий характер.

История голодаря состоит из двух частей. В первой части в ретроспективном освещении рассказывается о том, что было «раньше», во второй части излагается современное повествователю положение дел. Эти две части соответствуют двум этапам творческого пути: сначала художник наслаждается славой, вниманием публики, затем интерес к его искусству пропадает, и он умирает всеми покинутый, в безвестности.

И первый, и второй этап не приносят художнику удовлетворения, хотя и по разным причинам. В пору своей известности голодарь вынужден ограничивать свое мастерство в угоду публике, он не может довести свое искусство до совершенства, он должен мириться с неумолимыми законами рынка.

Но еще больше, чем порядок, установленный импресарио, голодаря ранит непонимание публики. Публика в новелле выступает только как безликая, анонимная толпа. Отдельно выведенные фигуры – импресарио, сторожа, дамы – не выбиваются из общей массы, но лишь подтверждают правило. Отношение зрителей к голодарю – смесь любопытства и недоверия, им не дано постичь истинный смысл его искусства. «Попробуй растолкуй кому-нибудь, что такое искусство голодания! Кто этого не чувствует сам, тому не объяснишь». Один художник является истинным ценителем своего искусства: «...только он сам и мог быть единственным удовлетворительным свидетелем голодовки». Пропасть между художником и толпой непреодолима («Бороться против подобной, против всеобщей неспособности понять его было невозможно»), и потому он обречен на одиночество:

Во второй части у голодаря, который предоставлен самому себе, появляется шанс осуществить свою мечту – «...голодать еще дольше и стать не только величайшим мастером голода всех времен – им он и без того уже стал, – но и превзойти самого себя, ибо он чувствовал, что его искусство голодать непостижимо, а способность к этому безгранична». Он может предаваться своему искусству без ограничений, совершенствоваться бесконечно, но теперь это не приносит удовлетворения. «И хотя маэстро все голодал и голодал, что когда-то было его мечтою, и голодал без всякого усилия, как и предсказывал прежде, – никто уже не считал дни, даже сам голодарь не знал, сколь велики его успехи, и горечь жгла его сердце». Причина этой горечи проста – публика равнодушно проходит мимо. Та самая толпа, которую голодарь, погруженный в себя, вроде бы не замечал, которая не понимала его искусства и оскорбляла его честь, оказалась ему необходима: «Мне всегда хотелось, чтобы все восхищались моим умением голодать». Только зрители придавали смысл его искусству и жизни. Только их внимания он страстно желает и перед их судом трепещет. Такова трагедия существования художника: публика не понимает его искусства, но без зрителя оно теряет смысл.

Ситуация усугубляется еще и тем, что для художника Кафки искусство равнозначно жизни. Это не ремесло, работа или увлечение, а форма существования. Форма, конечно, крайне отличная от жизни обычных людей, но для голодаря единственно мыслимая. Парадоксальный диалог в конце новеллы демонстрирует это:

Тема вынужденности голодания звучит с самого начала произведения («Только он один знал – чего не ведали даже посвященные, – как в сущности легко голодать. На свете нет ничего легче»). У Кафки она сочетается с мотивом вины художника. Если недовольство собой из-за желания достичь совершенства кажется естественным для художника, то персонаж Кафки недоволен собой, потому что он обманывает публику: то, что зрители принимают за мастерство, за достижение, за нечто особенное, для него просто единственно доступное существование. В обычной жизни он нетвердо стоит на ногах, она вызывает у него головокружение и тошноту. Жить, как все, художник так же неспособен, как другие неспособны голодать. И он единственный осознает это: «[я должен голодать], потому что я никогда не найду пищи, которая пришлась бы мне по вкусу. Если бы я нашел такую пищу, поверь, я бы не стал чиниться, и наелся бы до отвала, как ты, как все другие» [18]. Голодарь понимает, что его искусство – высокое, недостижимое – не заслуга, а просто данная ему форма жизни. А вот избранничество это или наказание, счастье или мука – вопрос остается открытым. И что такое тогда смерть – пагубное следствие жизни в искусстве или его высшее достижение?

В голодаре Кафки просматриваются черты романтического типа художника. К ним относятся: исключительность персонажа, его уникальность; пропасть, разделяющая художника и публику, недоступность искусства пониманию толпы; близость к художнику детей, лучше взрослых понимающих жизнь и искусство. Слияние жизни и творчества, проживание своего искусства, превращение себя в произведение искусства также восходят к романтизму. На рубеже XIX – XX веков этот тип художественного существования вновь обретает популярность. Тогда же добавляется понимание искусства как гибельного, разрушительного начала.

Жизнь в искусстве чрезвычайно актуальная тема той эпохи была и личной проблемой Кафки. Персонажа новеллы он наделяет собственным видением искусства. Так же как и голодаря, Кафку отличало сложное отношение к публике: он желал и боялся ее внимания, потому так мало текстов было отдано в печать самим автором [19].

И отношения Кафки с внешним миром строились трудно. Инаковость писателя, его неумение жить обычной для всех жизнью хорошо охарактеризовала чешская журналистка Милена Есенская, с которой он познакомился в конце жизни: