Чувства и вещи - Богат Евгений Михайлович (читать книги онлайн бесплатно полностью без .TXT) 📗

Их не так уж много. Человек, который долго роется в судебных «бумагах», усваивает невольно взгляд, похожий на тот, который вырабатывается у постоянных посетителей травматологических клиник: ему начинает казаться, что у большинства населения ломаются кости, то бишь судьбы. Это — то, что психологи называют аберрацией сознания. На самом деле в нашем городе, как и во всех остальных, судьбы и кости ломаются у незначительного меньшинства. Заостряю этот вопрос, потому что являюсь пылкой патриоткой родного града… Не уезжайте от нас, не побывав в нашем уникальном по духовности камня соборе, где сейчас устраивают органные концерты. Вы увидите и духовность лиц, сегодняшнюю духовность наших молодых сограждан. Побывайте в университете, Академии художеств, научно-исследовательских институтах… Но я, наверное, начинаю говорить банальности… У меня восемнадцатилетняя дочь, и я вижу часто этих молодых людей у себя дома. Они любят футбол и Баха, увлекаются странностями квантовой механики и выставками современных художников. По отношению к ним не хочется говорить о воспитании чувства нравственной ценности повседневности, наоборот, иногда бывает желание «заземлить» их немного.

Но вернемся к переломам — исследовать их нужно, чтобы лечить и вылечивать. И чтобы до перелома укреплять кости. Хрупкость их порой граничит с патологией.

Особенность «дела», которое вас заинтересовало, в том, что подсудимые незаурядны как личности и в то же время эта их одаренность, даже талант оказываются бесплодными, потому что лишены нравственной основы. Это люди, у которых начисто отсутствует чувство этической ответственности за себя, за собственный внутренний мир. Это люди, которых все время надо держать за волосы, чтобы они не утонули: их не научили и они сами не научились плавать…

Я подумал в эту минуту о теории нравственного самоусовершенствования личности. Да, человечной личность делают человечные обстоятельства, и в первую очередь надо совершенствовать их. Но ведь к обстоятельствам, когда они уже в определенной мере усовершенствованы до тебя, не тобой, можно отнестись потребительски, безразлично-легкомысленно. И тогда даже библиотеку с книгами времен Екатерины II воспринимаешь как собрание обыденных вещей, а любые туалеты быстро надоедают, как объевшейся лакомке сласти. Неизбежно наступает момент, когда личность должно учить целеустремленно совершенствовать себя, поднимаясь до обстоятельств, воспринимая их социальную и этическую суть, а не довольствуясь лишь конфетти. Конфетти начинает раздражать, когда становится буднично-беспрерывным, хочется содрать его с лица и волос собственных и — что хуже — чужих.

— И тут, — рассказывала дальше Антонина Павловна, — возникает порой некая фигура, я бы назвала ее условно творцом антиидеалов. Возможно, мы найдем ее с вами и в деле, которое исследуем. Они в колонии не рассказывали вам об этом? На суде были скрытны… Идеалы формировались в течение веков. Ради них шли на костры, в каторгу. И вот некто «опровергает» это с помощью нехитрой логики, по которой отсутствие белого означает торжество непроницаемо черного. И нет великих истин истории а есть эффектные «истины» момента. Обнаружив вакуум, он заполняет его антиидеалами. Если нет абсолютной доброты, будьте злы, если сию минуту были к вам несправедливы, отвечайте тем же всю жизнь В общем, нравственный, а точнее, безнравственный словесный ширпотреб. Почему бы после «сеанса развенчания» не сорвать в переулке меховую шапку с головы старой женщины, издевательски объяснив ей, что это — наказание за то, что она первой не поклонилась незнакомым молодым людям. Я возвращаюсь к реальным подробностям нашего дела.

…Подробности эти, дополнял я мысленно мою собеседницу, сопряжены с особым пониманием вещей с особой «философией вещей». Та же самая меховая шапка, которая, наверно, была дорога не только как шапка…

Вещи — то есть непосредственное окружение человека, то что у нас постоянно под руками, — лишенные «человеческого измерения», нравственного содержания, становятся вещами в самом вульгарно-бездуховном смысле. И в этом качестве они уже не служат общению людей между собой, не обогащают их взаимоотношений. В них перестают видеть историю… В них перестают видеть резкую индивидуальность…

В старину любая вещь — шкатулка, стул, ожерелье — была действительно резко индивидуальна даже для самого невзыскательного человеческого сознания: ее делали, точнее, не делали, а вынашивали руки. Этими руками мастер думал и оставлял на вещи отпечаток собственных мыслей о мире. Сегодня вещи несут на себе не отпечаток личности мастера, а монотонную печать машины (часы, косынки, мужские портфели. Виктория и Наташа воровали их тоже), но обслуживают они — согревают, радуют, тешат — не машины, а людей. Вот и надо в любой, в любой видеть отпечаток личности, пусть не создателя, не творца…

… — а вас, меня, кого угодно, — закончила мысль мою Шагова. — Сейчас, — сокрушенно вздохнула, — это умеют делать только криминалисты. Им-то хорошо известно, что любая вещь заключает в себе нечто сугубо интимное. Отчасти поэтому и раскрываются самые загадочные кражи, убийства… — И в лице ее, посуровевшем, опять мелькнуло то удивление перед злом, которое будто бы и несовместимо с опытом и мудростью судьи.

— Если вещь — часы — лишена человеческого содержания, — говорила она, — какая разница — украсть или любовно выбрать для подарка. Ведь число камней в механизме, точность, ценностная стоимость от этого не изменятся. «Маяк» есть «Маяк». «Заря» есть «Заря».

Но вещь — в этом ее тайна — не может быть «ничейной», она может быть или человечной или циничной. А цинизм вещей опасен. Мы попадаем в расчеловеченный мир. В этом мире человек к человеку тоже начинает относиться как к вещи. И тогда становится возможной и даже закономерной драма которая разыгралась в вечер 13 ноября…

И мы еще долго говорим о вещах — об их могуществе и бессилии, об их доверчивости и коварстве.

— Ну, а если вернуться к нашим «героиням», — закончила Антонина Павловна, — то помните, я говорила вам, что уже на суде началась у них, у Наташи в особенности, какая-то серьезная внутренняя работа, и я верю…

Тут я подумал о воспитательнице ПТУ Сухопаровой, увидевшей в Наташе рядом с эгоистичностью отзывчивость и ласковость, о педагоге хореографического училища Евстигнеевой, которая до последнего мига боролась за театральную будущность Виктории, и о той надзирательнице, что сейчас в колонии ставит компрессы на ее расшибленные ноги, и открыл вдруг, что рядом с девушками, которых судила Шагова, были и остаются хорошие, добрые люди и это делает торжество зла в их судьбах далеко не окончательным. Да и сама Шагова вызывала уверенность: тяжести болезни соответствует мудрость врачей. И это обещало исцеление.

Но чтобы оно было полным, надо рассмотреть до мельчайших подробностей рентгенограммы «переломов судьбы».