Понимание - Богат Евгений Михайлович (читаем книги онлайн бесплатно без регистрации txt) 📗
Опять голос за «книжное воспитание»:
«…Не всегда имеем мы возможность общаться с теми, кто необходим нам, но у нас есть великая радость — книги: вокруг нас поэтому немало мудрых людей, живших давным-давно и живущих сейчас, к нам обращена их речь, их опыт».
Голосов «против» было не меньше, чем голосов «за». Читая письма «антикнижников», я испытывал некоторое удивление. Мне раньше казалось, что место талантливой книги в человеческой жизни, в воспитании и самовоспитании настолько несомненно, что оно может подвергаться нападкам лишь со стороны людей неначитанных или читавших не то, что нужно. Но даже и они постесняются из чувства опасения «быть не как все», говорить о книгах в открытую нехорошо.
Но вот по мере чтения писем я видел, что для некоторых неглупых и хорошо начитанных людей литература вдруг становится некой антитезой жизни. Они начинают относиться к ней не как к источнику богатейшего духовного опыта человечества, а так сказать «фармацевтически», будто бы перед ними — собрание рецептов: как жить и действовать в любых обстоятельствах, рецептов, не оправдавших надежд, потому что лекарства оказались отнюдь не чудодейственными, не помогли повсеместно побеждать зло и содействовать торжеству добра. В этом чисто утилитарном отношении к литературе, которой сообщаются атрибуты точной науки, выявляется непонимание не только книг, но и самой жизни.
«Книжный человек» выходит в «мир» и, как только этот мир не оправдывает его несколько тепличных надежд, начинает думать, что его обманула литература.
Читать, конечно, легче, чем жить; восхищаться Оводом или Павлом Корчагиным легче, чем повторить в жизни то, что совершили они.
Искусство быть необходимым людям, наверное, заключается и в том, чтобы уметь перейти от жизни созерцательной к жизни деятельной. И в литературе добро одерживает победы нелегко и непросто, но сами мы не участвуем деятельно в этой борьбе и поэтому создается обманчивое ощущение легкости. Мы любуемся героем, но для того, чтобы стать героем самому, надо собой не любоваться, а испытывать глубокое неудовлетворение от того, что твое участие в жизни, в борьбе за лучшее будущее менее действенно, чем хотелось бы.
Читатели полемизировали с одиноким человеком, поучали его, одобряли или не одобряли его мысли и действия, но почти во всех письмах было понимание.
«Я хорошо Вас понимаю, поверьте сорокадвухлетней женщине, матери-одиночке, учительнице. Собственную жизнь я вижу разделенной на две половины: до сына и после него. В розовой юности я была начитанной девицей, сильной и смелой, с душой, открытой нараспашку и совершенно незащищенной. Я весело и безбоязненно шла навстречу судьбе. Немало странствовала, поколесила, искала место в жизни… Лишь в тридцать лет закончила пединститут. И лишь в тридцать три года родила сына от человека, за которым была готова идти в огонь и воду и который разлюбил меня, хотя сына и любит.
…Напрасно Вы отрекаетесь от книг. Если хотите бороться за доброту — больше читайте. Больше читайте и больше живите, чтобы было равновесие. Посмотрите вокруг, посмотрите сосредоточенно и человечно. И Вы поймете: в самой жизни люди не менее интересны, чем в великой литературе. И если стоит увлеченно, запоем читать, то лишь для того, чтобы понять эту, в сущности, несложную вещь».
Ну вот, мы познакомились с первой партией читательских писем, писем эмоциональных, глубоко личных, порой сумбурных, но неизменно искренних. Это первый и поэтому самый эмоциональный поток почты.
Если перевести это с языка эмоций на язык строгих формул, то лучшим эквивалентом будет мысль Маркса о том, что при социализме человек станет ощущать потребность в том величайшем богатстве, каким является другой человек.
В последующих потоках было немало писем-монологов, обращенных к герою исповеди, в которых обрисовывались интересные человеческие характеры, нерядовые судьбы…
Монолог человека, умудренного жизнью
Может быть, мое письмо будет в какой-то мере ответом на вопросы: «что такое одиночество?» и «почему человек бывает одинок?»
Хочу рассказать о женщине, которой уже нет в живых. Фамилия: Антонова. Имя: Мели-тина. Отчество: Леонидовна. Дата рождения: 8 марта 1924 года. Семейное положение: одинока. Образование: высшее. Род занятий: корректор. Место работы: издательство «Советский художник».
О чем может поведать эта сухая анкета, которая еще какое-то время будет сохранена в нашем издательстве? Разве расскажут сухие данные о том, что Антонова Мелитина Леонидовна закончила школу в роковом сорок первом году? Или о том, что женихи полегли в сырую землю от Москвы до Берлина и ей, как и многим женщинам ее поколения, выпало на долю одиночество.
Разве раскроют они эту маленькую загадку: почему уже после войны, получив без отрыва от работы высшее экономическое образование, Мелитина Леонидовна до конца жизни осталась корректором, то есть на той скромной должности, на какой и находилась, когда училась вечерами?
Нет, все не то…
Судьба человеческая, судьба женская, с ее радостью и болью, тоской и жаждой познания, неудавшейся поздней любовью и неизрасходованной материнской любовью, ответственностью перед людьми, чувством дома и обостренным восприятием действительности, с ее богатым духовным потенциалом и почему-то подчеркиваемой некрасивостью, — судьба личности этой не умещается в тире между датами рождения и уходом в небытие.
Она была — и она есть, ушла, оставив в каждом из нас частицу души, ума, порядочности, научив нас не быть равнодушными, не быть одинокими. Когда я пишу «нас», то имею в виду ее коллег и сослуживцев, тех, кого она любила…
…Все мы, тогда еще молодые девчонки, лишь начинающие жизнь, поступали на работу в издательство, в той или иной мере вынужденно (интересно ли быть корректором?!), оставляя на время самое, по нашему разумению, увлекательное и волнующее: встречи и разлуки, письма мальчишек из армии, фильм «Мост Ватерлоо» и концерты Ива Монтана, кафе, танцы, милое ничегонеделанье…
Работа давала нам деньги на покупки новых «шпилек» и муара на пышные, модные в пятидесятых годах юбки, в какой-то мере заполняла пустоту бесконечно тянущихся будней — и только. А для нее, нашей «старшей» (ей было тридцать три года тогда) издательство было вторым домом, а порой казалось, что и первым. Все события и подробности работы касались ее лично, как, пожалуй, никого в нашем окружении.
Нам все время думалось, что Мелитина Леонидовна («Можно Миля» — разрешила она нам с самого начала называть себя по имени) могла посвятить себя более живому делу, чем бесконечное, кропотливое чтение корректур. Она была по натуре невероятно энергична, деятельна, импульсивна, легка на подъем. Возможно, она и сама чувствовала, что «рождена для чего-то большего», но и в том «малом», что составляло ее жизнь, она старалась быть большим человеком.
Мы в молодом эгоизме видели в Миле женщину, обойденную судьбой, не понимая, что юность ее совпала с временем страшным и тяжким. Мы рыдали на кинофильмах «Летят журавли», «Баллада о солдате», а к ней порой бывали безжалостны. Сами того не желая, мы постоянно «казнили» ее более удачливой молодостью, беспечностью, модными тряпками, болтовней о свиданиях и признаниях.
Но Миля не завидовала нам, нет. Что вы! Наоборот, она все время радовалась — открыто, искренне, с участием выслушивала наши полу-бредовые девчоночьи откровения, мягко давала советы, ненавязчиво руководила нашими поступками.
Она защищала нас порой от весьма справедливых нападок начальства — ведь, честно говоря, мы не всегда добросовестно относились к своим обязанностям.
Она убеждала нас: «Девочки, не ленитесь, пойдите в библиотеку для уточнения. Вы же не просто корректоры, вы первые и заинтересованные читатели издания, разве вам безразлично, каким оно выйдет к людям?»
Конечно, не обходилось и без конфликтов. Мы ведь не понимали, что для нее работа — это вся жизнь, а для нас не больше, чем этап, ступенька на лестнице, ведущей куда-то неведомо вверх. Любая из нас: не только корректоры, но и выпускающие, и техреды, и машинистки — вся наша издательская молодежь мечтала об иных высших сферах реализации заложенных в нас возможностей.
