Русские мыслители и Европа - Зеньковский Василий Васильевич (бесплатная регистрация книга TXT) 📗
Мало того, что наука не делает своего основного дела, что она уводит человека от самого главного и единственного, — Толстой не раз укоряет науку в том, что она, под предлогом изучения «фактов и только фактов», в действительности узаконяет существующий социальный порядок и стремится оправдать его. «Цель науки, — говорит Толстой, — в том, чтобы оправдать существующий порядок… наука готова на все гадкое… она стремится поддерживать обман…» «То, что называют наукой, — читаем в другом месте, — будучи случайным собранием некоторых знаний, заинтересовавших нескольких праздных людей, может быть или невинным времяпрепровождением для богатых людей или в лучшем случае — орудием зла или добра… сама же по себе она ничего не может исправить» (писано в 1893 г.). Несколько ранее (в 1886 г.)
' В дополнение к этому приведем любопытные слова Толстого в одном письме от 1872 года: «Философия чисто умственная есть уродливое западное явление; ни Платон, ни Шопенгауэр (которого Толстой считает исключением. — В. 3.), ни русские мыслители не понимали ее так».
94
Толстой писал: «Все, что мы называем культурой: наши науки, искусства, усовершенствования приятностей жизни, — все это лишь попытки обмануть нравственные требования человека».
Положительный идеал Толстого можно было бы охарактеризовать как панморализм — подчинение всего морали. Не один Толстой, но почти вся русская мысль имеет устремление к панморализму, но впервые у Толстого этот мотив был выражен до конца, я бы сказал — до фанатизма. Должен отметить, однако, любопытный факт, что, когда Толстой познакомился с книгой проф. Малиновского о смертной казни, он писал (за два месяца до смерти), что «такие книги могут сделать то, что мне казалось невозможным: помирить меня с официальной наукой».
С неменьшей силой обличает Толстой социальную неправду современной культуры. В итоге различных исканий и размышлений Толстой приходит к решительному отрицанию собственности и денежного хозяйства; его мысль не останавливается и перед отрицанием — во имя требований нравственного сознания — войны, а следовательно, и государства, равно как и суда. Суммируя свои социально–политические взгляды в известном положении о «непротивлении злу». Толстой в целом ряде работ (прежде всего в замечательной книге «Так что же нам делать» (1886) беспощадно вскрывает всю неправду, все «неразумие» современного социального уклада. «Вместо идеала трудовой жизни — мы находим в городах идеал кошелька», — пишет он. Противопоставление города и деревни, очень раннее у Толстого, приобрело теперь более настойчивый и глубокий характер; для Толстого вся неправда жизни связана с началом личной собственности, с денежным хозяйством, с городской культурой. Поэтому он призывает решительно порвать со всем этим и перейти к созданию жизни на началах любви и правды. Толстой не зовет к борьбе с социальными и политическими устоями современной жизни, а к уходу от нее. Проповедь мирного анархизма, проповедь христианской культуры неожиданно обращается с особой любовью, с особыми надеждами именно к России, ко всему славянскому миру. Еще в 1865 году, как бы примыкая к Герцену (которого тогда Толстой не любил и которого оценил вполне значительно уже позже), Толстой писал в своем дневнике: «Всемирно–историческая задача России состоит в том, чтобы внести в мир идею общественного устройства земельной собственности. Русский народ отрицает собственность, самую прочную — земельную». «Я думаю, — писал Толстой в 1905 году, — что разрешение великого всемирного греха, разрешение, которое будет эрой в истории человечества, предстоит именно русскому, славянскому народу…» «Бессмысленные и губительные вооружения и войны и лишение народа общего права на землю — таковы, по моему мнению, причины предстоящего всему христианскому миру переворота. Начнется же этот переворот не где–нибудь, а именно в России, потому что нигде, как в русском народе, не удержалось в такой силе и чистоте христианское мировоззрение…» «Русский народ всегда иначе относился к власти, чем европейские народы, — он всегда смотрел на власть не как на благо, а как на зло… Разрешить земельный вопрос упразднением земельной собственности и указать другим народам путь разумной, свободной и счастливой жизни — вне промышленного, фабричного, капиталистического насилия и рабства — вот историческое призвание русского народа…»
95
Противоставление Западной Европы и России постепенно заменяется у Толстого противоставлением Запада и Славянства в целом. Вот что он писал в 1909 году в письме к обществу «Славия»: «Не могу не верить в исключительное значение славянства для объединения не только христиан, но и всех людей». В том же году одной польской женщине он пишет: «У меня есть мечта. Мечта эта в том, что этот огромный переворот в жизни человечества начнется именно среди нас, среди славянских народов, более других христианских в истинном смысле христианства». В 1910 году Толстой в приветствии славянскому съезду в Софии пишет: «Меня могут уличить в непоследовательности и противоречии самому себе, но скажу, что особенно побудило меня высказать то, что я высказал, это моя вера в то, что… основа религиозного единения. будет принята прежде всех других народов христианского мира народами именно славянского племени».
Критика современной культуры у Толстого направлена не только на «растерянный европейский мир», как он выражается в одном месте, — она восходит к тем основам современности, которые характерны и для России, хотя в ней есть условия и для освобождения от социальной неправды, царящей всюду. Переработка всей культуры на основе новых социальных отношений дорога Толстому в силу его любви к народу, но дорога и потому, что она знаменует возврат к религиозной культуре. «Жестокость человека к человеку в наше время, — писал он в одной поздней статье, — от отсутствия религии». Вся неправда жизни, столь мучительная и столь сгущенная в городах, происходит от основной неправды в социальном строе, а эта неправда коренится в забвении Божией правды. Поворот к религиозной культуре есть самое замечательное в творчестве Толстого, — его правдивые и глубокие обличения пустоты современной жизни оставили глубокий след не только у нас, но и на Западе.
В Толстом русское народничество достигло религиозной глубины, и если мы отвергнем узость и даже фанатизм, сказывающийся в осуждении всего, что недоступно пониманию народа, то мы не можем не признать справедливой острую критику современного социального строя. Развитие культуры, не захватывающее народа, не может быть оправдано никакими ее достижениями: как удел незначительной доли высших классов, самая утонченная культура таит в себе моральную неправду. Этот же тезис мы находим и в том ответвлении русского народничества, которое не ограничилось литературной критикой современности, но стало в активную оппозицию к ней и приобрело революционный характер. Мы остановимся на самом выдающемся представителе этого течения — Н. К. Михайловском.
Сложное и богатое содержание того, что писал Н. К. Михайловский, еще очень мало изучено у нас', мы не имеем даже до сих пор хорошего очерка его жизни. Между тем в творчестве Михайловского в стройном
'Лучшие книги о Михайловском: Я. А. Бердяев. Субъективизм и индивидуализм в общественной философии и Е. Е. Колосов. Очерки мировоззрения Н. К. Михайловского*. См. также Иванова–Разумника, т. П.
96
аккорде звучало сразу несколько стихий русской жизни: он был «народник» и в служении народу видел высшую цель жизни и творчества, но он стоял в то же время на уровне современной культуры, часто шел даже впереди современной науки (особенно замечательны его работы по социальной психологии и по социологии). Примыкая к позитивизму и питаясь тенденциями современного научного мировоззрения, Михайловский в учении о свободе вносил сюда такие поправки, что он по меньшей мере должен быть назван полупозитивистом. Наконец, в замечательном по своему коренному смыслу «субъективном методе», формулированном им впервые, Михайловский хотя и не достиг достаточной четкости и философской глубины, но внес очень ценный вклад в методологию «исторических» (в широком смысле) наук.
