История груди - Ялом Мэрилин (читать книги без сокращений txt) 📗
С этого момента к материнской груди с эротическими полутонами будут обращаться не один раз, чтобы она послужила различным национальным интересам. Во Франции в XIX и XX веках аллегорическая фигура с одной или обеими обнаженными грудями продолжала олицетворять Республику. Часто она идентифицировалась с идеей Свободы, как в знаменитой картине Делакруа «Свобода на баррикадах». Она не о Революции 1789 года, как думает большинство, а о кровавом восстании 1830 года (илл. 49).
По контрасту со «случайным» обнажением женской груди в эпоху Возрождения или в эротическом искусстве XVIII века эта Свобода обнажает свою грудь намеренно для того, чтобы внушить политические, а не сексуальные чувства [189]. Спустя более чем сто лет, во время освобождения Парижа от немецкой оккупации во время Второй мировой войны, популярная французская певица Анна Шапель вскочила на крышу автомобиля и разорвала на груди блузку. «Как Свобода Делакруа она обнажила свои великолепные груди и запела национальный гимн» [190]. Жизнь, беря примеры поведения из искусства, не нашла лучшего символа свободы, чем обнаженная женская грудь.
Около 1850 года грудастый символ Французской республики получил имя Марианна. С тех пор юное лицо, фригийский колпак и обнаженная грудь Марианны много раз изображались на картинах, в работах скульпторов, на постерах, плакатах и монетах как выражение отваги, динамизма, солидарности и сексуальной привлекательности, которые французы называют национальными чертами характера [191]. Хотя и другие государства так или иначе позаимствовали черты Марианны для своих национальных эмблем — например, Колумбия, Британия и Пруссия, — ни одна из женщин-символов не обнажала груди с бесстыдством французской модели.
Франция задавала тон в XVIII веке и цеплялась за веру в свое политическое превосходство еще долгое время после того, как оно уже утратило свою международную силу. Но поднимающаяся волна британского империализма и растущая мощь Соединенных Штатов сместили центр влияния в англоговорящий мир. Большая часть XIX века прошла под знаком королевы Виктории, ее любимого мужа принца Альберта и их девятерых детей, которые показали высший пример семейной и гражданской преданности.
В Англии и в Америке только материнской груди полагались публичные почести. Поощрялось желание матерей кормить детей грудью и выполнять все обязанности, связанные с их общим благополучием. Все сильнее осознавалась психологическая важность тесной связи между матерью и ребенком, и это придавало еще больше веса убеждениям сторонников грудного вскармливания. Матерей, которые отказывались кормить ребенка грудью, считали эгоистичными и социально ненадежными. В конце концов английская практика отсылки младенцев в деревню к кормилицам сошла на нет. Кормилица должна была жить в доме ребенка, где мать могла бы следить за ней.
Большинство американских женщин сами кормили детей грудью. Даже на предвоенном Юге, где были черные кормилицы, только 20 процентов матерей прибегали к дополнительной помощи кормилицы или полностью доверяли ей кормление ребенка [192]. Когда черных «мамушек» брали кормить грудью белых детей, то это часто происходило в ущерб их собственным детям, как это становится понятным из истории, рассказанной рабыней из Северной Каролины.
«Моя тетя Мэри принадлежала массе Джону Крэддоку, и когда его жена померла и оставила маленького ребенка — это была маленькая мисс Люси, — тетя Мэри как раз кормила своего новорожденного, поэтому масса Джон велел ей кормить и его ребенка тоже. Если тетя Мэри кормила своего малыша, мисс Люси начинала плакать. И тогда масса Джон схватил дитя тети Мэри за ноги и шлепнул его, и велел тете Мэри сначала накормить его ребенка» [193].
Напряженность, присущая белому владению черной груди, вылилась в один из самых драматических моментов истории аболиционизма. Эта история произошла в Индиане в 1858 году, когда Соджорнер Труф, активистка движения за освобождение рабов и сама бывшая рабыня, выступала перед преимущественно белой аудиторией. Когда встреча уже подходила к концу, кто-то из группы сторонников рабовладения задал ей вопрос о ее сексуальной принадлежности. Эти люди были готовы доказать, что она не женщина. Как написала Нелл Пейнтер (Nell Painter) в биографии Соджорнер Труф, это обвинение в самозванстве, направленное на то, чтобы подорвать веру в честность этой женщины, обернулось против тех, кто его выдвинул [194].
Вот как это событие было описано в газете «Освободитель» от 15 октября 1858 года:
«Соджорнер сказала им, что ее груди выкормили не одного белого ребенка, только своих собственных отпрысков она не кормила. И некоторые из этих белых детей уже выросли и стали мужчинами. И хотя они сосали ее цветную грудь, они были, по ее убеждению, куда более мужественными, чем они (ее обвинители). И она спокойно сказала, что готова обнажить грудь, если они тоже хотят ее пососать! Чтобы подтвердить правдивость своих слов, она сказала им, что готова показать свою грудь всем собравшимся. И что не ей будет стыдно за то, что она открыла свою грудь перед ними, а им».
Обнажение груди в политических целях получит больше сторонников веком позже среди феминисток 70-х и 80-х годов XX века. Но никогда оно не будет столь драматичным, как в 1858 году в Индиане, когда вопрос моральной стороны рабовладения едва не разрушил страну. Обнаженные груди Соджорнер Труф, как и ее знаменитая речь «Или я не женщина?», не оставили ни малейшего сомнения ни в ее женственности, ни в ее личности. Как могли эти груди, вскормившие белых и черных детей, не считаться человеческими? А ведь тела черных рабов полностью человеческими не считались — ни на рабовладельческом рынке, где будущие покупатели проверяли их зубы, мускулы и груди, ни там, где им предстояло жить и где они принадлежали хозяевам, как собака или корова (илл. 50).
Борьба Соджорнер Труф за освобождение от эксплуатации была слишком далека от забот большинства представителей среднего класса. Пока к женщинам-рабыням относились как к скотине, американских и британских белых женщин идеализировали и считали домашними ангелами. Стихотворение Ковентри Пэтмор «Ангел в доме» (1854–1856) выражает характерный для высокой культуры взгляд на мать, как на эфемерную добрую фею, безгранично преданную своей семье..
Эротические груди были исключены из литературы Викторианской эпохи, как это становится понятно из поэзии Альфреда Теннисона [195]. Несмотря на то, что Теннисон употреблял слово груди, а не пользовался различными эвфемизмами, оно всегда предвещало катастрофу. Рассказчик из «Тиресия» ослеп, посмотрев натруди Афины Паллады, выходившей из воды. «Груди Елены Троянской» напоминали о невероятных разрушениях («Лукреций»). А самоубийство Клеопатры было, разумеется, драматически совершено с помощью «укуса аспида» в грудь («Сон честных женщин»).
