КГБ: приказано ликвидировать (Спецоперации советских спецслужб 1918-1941) - Колпакиди Александр Иванович (бесплатная регистрация книга txt) 📗
Находясь в Москве, Кривицкий, не меньше чем переговорами с фашистской Германией, был потрясен ширящимися процессами против старых большевиков и арестами среди сотрудников НКВД и Разведупра, сам при этом ожидая ареста со дня на день. На его глазах арестовывают бывших коллег, в том числе М. Максимова и С. Залесскую. Еще ранее, в ноябре 1936 года были арестованы бывшие руководители нелегального военного аппарата компартии Германии, с которыми Кривицкий был тесно связан с начала 1920-х годов. 18 марта 1937 года (по позднейшим воспоминаниям Кривицкого, на самом деле в мае того же года) он присутствовал на собрании чекистского актива в клубе НКВД, когда новый нарком внутренних дел СССР Ежов объявил о раскрытии очередного масштабного контрреволюционного заговора. Ежов поведал, что заговорщики проникли в самое сердце НКВД, а главным предателем был сам Ягода. Работая в свое время на царскую охранку, заявил Ежов, Ягода был завербован немецкой секретной службой и внедрен в ВЧК. К тому моменту, когда он был освобожден от занимаемой должности, ему удалось поставить шпионов, на все ключевые посты в НКВД. Некоторые из них, по сообщению Ежова, уже были арестованы. Собравшиеся громко аплодировали этому сообщению, хотя большинство из них знало, что все, что здесь сказал Ежов, было ложью. По словам Кривицкого, они аплодировали, показывая свою преданность.
Но несмотря на репрессии, самого Кривицкого в конце мая 1937 года вновь направляют в Гаагу. Здесь он встретился со своим старым другом Рейссом. Между ними состоялся доверительный разговор, после которого Рейсс принял окончательное решение порвать со сталинским режимом и остаться на Западе. Сам Кривицкий еще некоторое время колебался, но вскоре его сомнениям пришел конец.
В июле 1937 года, сразу после принятия Рейссом решения не возвращаться в СССР, Кривицкого вызвал в Париж заместитель начальника ИНО ГУГБ НКВД Шпигельглаз. Встретившись с Кривицким в ресторане на бульваре Монпарнас, Шпигельглаз поведал ему, что прибыл сюда с миссией чрезвычайной важности. Он сообщил, что Рейсс предатель и подлежит ликвидации, а Кривицкий должен оказать ему необходимую помощь. Кроме того, он должен передать в распоряжение Шпигельглаза двух человек, отобранных по указанию Слуцкого. Кривицкий не мог не выполнить приказы Шпигельглаза, но ему удалось предупредить Рейсса по телефону о грозящей опасности, и тот успел скрыться.
Правда, это не спасло его друга. 5 сентября 1937 года Кривицкий узнал из газет, что тело Рейсса, изрешеченное пулями, было найдено в Швейцарии недалеко от Лозанны. А почти через три недели, 22 сентября, он узнал о похищении в Париже главы РОВС генерала Миллера.
Так как Кривицкий был тесно связан с Рейссом, он имел все основания опасаться за свою судьбу. И после получения приказа о возвращении в Москву он решает по примеру Рейсса стать невозвращенцем. В октябре 1937 года он переезжает из Гааги в Париж и через адвокатов вдовы Рейсса Элизабет Порецки устанавливает связь с сыном Троцкого Седовым. А 5 декабря 1937 года Кривицкий передает Седову текст открытого письма в рабочую печать, где заявляет о своем разрыве с советской разведкой:
«18 лет я преданно служил коммунистической партии и Советской власти в твердой уверенности, что служу делу Октябрьской революции, делу рабочего класса. Член ВКП с 1919 года, ответственный военно-политический работник Красной Армии в течение многих лет, затем директор Института военной промышленности, я в течение многих последних лет выполнял специальные миссии советского правительства за границей. Руководящие партийные и советские органы постоянно оказывали мне полное доверие; я был дважды награжден (орденом Красного Знамени и почетным оружием).
В последние годы я с возрастающей тревогой следил за политикой советского правительства, но подчинял свои сомнения и разногласия необходимости защищать интересы Советского Союза и социализма, которым служила моя работа. Но развернувшиеся события убедили меня в том, что политика сталинского правительства все больше расходится с интересами не только Советского Союза, но и мирового рабочего движения вообще.
Через московские публичные — и еще больше тайные — процессы прошли в качестве „шпионов“ и „агентов гестапо“ самые выдающиеся представители старой партийной гвардии: Зиновьев, Каменев, И.Н. Смирнов, Бухарин, Рыков, Раковский и другие, лучшие экономисты и ученые Пятаков, Смилга, Пашуканис и тысячи других — перечислить их здесь нет никакой возможности. Не только старики, все лучшее, что имел Советский Союз среди октябрьского и послеоктябрьского поколений, — те, кто в огне Гражданской войны, в голоде и холоде строили Советскую власть, подвергнуты сейчас кровавой расправе. Сталин не остановился даже перед тем, чтобы обезглавить Красную Армию. Он казнил ее лучших полководцев, ее наиболее талантливых вождей: Тухачевского, Якира, Уборевича, Гамарника. Он лживо обвинил их — как и все другие свои жертвы — в измене. В действительности же именно сталинская политика подрывает мощь Советского Союза, его обороноспособность, советскую экономику и науку, все отрасли советского строительства.
При помощи методов, кажущихся невероятными на Западе, — которые еще станут известны (например, на допросе Смирнова и Мрачковского), Сталин — Ежов вымогают у своих жертв „признания“ и инсценируют позорные процессы.
Каждый новый процесс, каждая новая расправа все глубже подрывает мою веру. У меня достаточно данных, чтобы знать, как строились эти процессы и понимать, что погибают невинные. Но я долго стремился подавить в себе чувство отвращения и негодования, убедить себя в том, что, несмотря на это нельзя покидать доверенную мне ответственную работу. Огромные усилия понадобились мне — я должен это признать, — чтобы решиться на разрыв с Москвой и остаться за границей.
Оставаясь за границей, я надеюсь получить возможность помочь реабилитации тех десятков тысяч мнимых „шпионов“ и „агентов гестапо“, действительно преданных борцов рабочего класса, которые арестовываются, ссылаются, убиваются, расстреливаются нынешними хозяевами режима, который эти борцы создали под руководством Ленина и продолжали укреплять после его смерти.
Я знаю — я имею тому доказательства, — что голова моя оценена. Знаю, что Ежов и его помощники не остановятся ни перед чем, чтоб убить меня и тем самым заставить замолчать; что десятки на все готовых людей Ежова рыщут с этой целью по моим следам.
Я считаю своим долгом революционера довести обо всем этом до сведения мировой рабочей общественности.
5 декабря 1937 г. В. Кривицкий (Вальтер)» [259].
Узнав о измене Кривицкого, Ежов немедленно отдал приказ о его ликвидации. После этого Кривицкий не прожил бы и месяца, если бы не решительная акция французского правительства, которое предоставило ему вооруженную охрану. В МИД Франции был вызван советский поверенный в делах Гиршфельд, которого попросили довести до сведения советского правительства, что французская общественность так возмущена только что совершенным похищением бывшего царского генерала Миллера, что в случае повторения советскими агентами аналогичных действий — похищения или убийства на французской территории неугодных СССР лиц, — правительство Франции окажется вынужденным порвать дипломатические отношения с Советским Союзом. Впрочем, это не помешало Кривицкому позже утверждать, что на его жизнь во Франции было совершено два покушения.
В ноябре 1937 года Кривицкий был представлен сыну Троцкого Седову. Впоследствии он так писал об этой встрече:
«Когда я встретился с Седовым, я откровенно сказал ему, что пришел не для того, чтобы присоединиться к троцкистам, а скорее за советом и из чувства товарищества. Он принял меня сердечно. Впоследствии мы встречались почти ежедневно. Я научился восхищаться сыном Льва Троцкого как личностью. Никогда не забуду бескорыстной помощи и поддержки, которую он оказал мне в те дни, когда за мной охотились сталинские агенты. Он был еще очень молод, но при этом исключительно одарен — обаятельный, знающий, деятельный. На суде в Москве, когда его обвиняли в измене, было сказано, что он получал крупные суммы от Гитлера и от японского императора. Я же обнаружил, что Седов живет жизнью революционера, весь день работая на дело оппозиции, нуждаясь в более качественном питании и одежде» [260].
