История политических учений. Первая часть. Древний мир и Средние века - Чичерин Борис Николаевич (бесплатные серии книг txt) 📗
Очевидно, что, несмотря на оговорки в пользу установленных властей, Кальвин, следуя духу своего учения, был, в сущности, приверженцем республики. Его последователи пошли еще далее. В религиозной борьбе, возбужденной Реформациею, кальвинисты прямо стали проповедовать демократические начала. Из среды их возникла целая политическая литература, в которой проводилось учение о народной власти. Они первые в эту эпоху по случаю убийства Франциска Гиза начали оправдывать и убиение тиранов — старая теория, которою скоро воспользовались их противники. Литературная борьба разгоралась особенно во Франции, где кальвинисты и католики стояли друг против друга, ратуя пером и мечом. Здесь появилось несколько политических сочинений, которые в свое время произвели огромный шум и положили начало демократической литературе нового времени. В XIV столетии книга Марсилия Падуанского была явлением одиноким; с XVI-го начинается непрерывный ряд демократических писателей, который тянется до нашего времени.
Первое сочинение в этом духе, появившееся в печати, была книга знаменитого в то время юриста, Франциска Готмана (Francois Hotman), под заглавием «Франко-Галлия» (Franco-Gallia [219]). В ней разбирается историческое развитие государственных учреждений во Франции с целью показать, что королевская власть всегда была ограничена правами народа. По теории Готмана, уже галлы до покорения римлянами имели свободные учреждения. Еще более дорожили свободою франки, которых само имя означает людей свободных, врагов всякой тирании. У франков волею народа короли возводились на престол и ею же низлагались. Цари были у них покровители народа, а не тираны и не разбойники. Управление же государством искони сосредоточивалось в совете трех чинов, которых согласие требовалось как для восшествия на престол короля, так и для войны и мира, для издания законов, для раздачи высших должностей, для назначения уделов и приданого королевским детям, для взимания податей, наконец, для всего того, что называется государственными делами. Этот порядок Готман старается оправдать и теоретическими доводами. Ссылаясь на Полибия и Цицерона, он утверждает, что наилучший образ правления — смешанный из трех: из монархического, аристократического и демократического; ибо, так как монархический элемент и народный расходятся между собою, то необходим между ними посредствующий член, а это и есть аристократия. Прилагая это учение к Франции, но в противоречие с историею, Готман видит в собрании чинов не соединение трех сословий: духовенства, дворянства и городов, а сочетание трех означенных элементов. Мудрость и польза таких учреждений, говорит он, открываются главным образом из следующих соображений: 1) сила совета зависит от участия в нем многих разумных людей. 2) Из свободы вытекает общее правило, что на чей риск ведется дело, тех советом и властью оно должно управляться, или, как говорится в народе, что касается всех, то должно быть ведено с согласия всех. 3) Ближайшие советники короля и главные правители общественных дел должны сдерживаться страхом собрания, в котором свободно излагаются мнения граждан. Правление же, в котором все зависит от произвола одного человека, достойно не свободных людей, имеющих свет разума, а скорее животных, лишенных разумения. Только животные и дети управляются не равными себе, а существами, имеющими высшую природу; зрелые же мужи должны управляться не одним лицом, который, может быть, видит менее других, а разумом, собранным из многих. Так римляне, принимая за правило, что высший закон есть благо народа (salus populi suprema lex), вверяли верховную власть не царю и его сенату, а народу и комициям. Я не полагаю, говорит Готман, чтобы где-либо, кроме Турции, было правление, в котором бы граждане не сохраняли по крайней мере некоторого вида свободы, а она состоит единственно в праве держать собрания. Поэтому цари, которые уничтожают эту свободу, являются нарушителями права народов и возмутителями против общества. Они должны считаться не царями, а тиранами. Наши предки, продолжает Готман, придерживаясь этих начал, строго отличали короля от королевства. В монархе они видели только главу государства, тело которого составляют граждане. Не государство существует для короля, а король для государства. Король умирает, а государство вечно. Король может быть малолетним или безумным, а государство должно все-таки управляться советом мудрейших мужей. Готман старается исторически доказать, что Франция постоянно управлялась чинами, и если они вышли из употребления, то вина лежит преимущественно на юристах, главной язве народа.
Эта книга в то время произвела большое впечатление, по своим либеральным стремлениям, подкрепленным значительным запасом учености. Но в сущности, историческое изложение в ней весьма неосновательно, а теоретические доводы совершенно недостаточны. Готман представил здесь более общие места либерализма, нежели серьезное и дельное исследование. Сами мысли у него не совсем ясны: восхваляя преимущества смешанного правления, он постоянно сбивается на начало народной власти, возводящей и низлагающей королей. Вполне последовательного и систематического учения в этом сочинении нельзя найти. Тем не менее оно замечательно, как один из первых опытов возобновления конституционной теории в новом мире [220].
Еще любопытнее другая книга, которая также произвела большой шум в разгаре борьбы протестантов с католиками, именно «Защита против тиранов» (Vindiciae contra tyrannos), вышедшая под псевдонимом Юния Брута, но принадлежащая кальвинисту Гюберу Ланге (Hubert Languet). Предисловие содержит в себе сильные выходки против Макиавелли, который, говорит автор, учит князей тлетворному искусству всякими средствами приобретать деспотическую власть. Автор хочет противопоставить ему ясные и несомненные начала государственного права.
Содержание книги заключается в разборе нескольких вопросов: 1) обязаны ли подданные повиноваться князьям, которые предписывают им что-либо противное закону Божьему? 2) Дозволено ли сопротивляться князю, нарушающему закон Божий и нападающему на церковь, а если дозволено, то кому, как, и до каких пределов? 3) Дозволено ли также сопротивляться князю, угнетающему или губящему государство, а если дозволено, то кому, какими путями и по какому праву? 4) Могут ли соседние князья помогать подданным, которые преследуются за веру или угнетаются тираном?
Первые два вопроса имеют целью установить независимость веры от повелений светской власти и доказать право обороны в случае религиозного притеснения. Автор говорит, что Богу следует повиноваться более, нежели человеку; Бог — верховный властитель всех людей, и сами князья от него держат свою власть как временное владение, подобно тому как вассалы держат свои лены от господина. В подтверждение своего положения Ланге ссылается на Св. Писание. Он утверждает, что Бог передал князьям народы в силу договора под условием сохранения благочестия. Если князь нарушает договор, он лишается царства. В Ветхом Завете это высказано ясно; в Новом Завете апостол Павел прямо говорит, что всякая власть происходит от Бога. Сами языческие цари от него держали свои владения. Поэтому князья не должны требовать себе того, что принадлежит Творцу. Они властны над телом, а не над душами подданных, которые принадлежат Богу. Если князь предписывает что-либо противное закону Божьему и особенно десяти заповедям, то подданные не обязаны повиноваться. Надобно оказывать послушание прежде всего верховному господину, а не подчиненному.
Мало того, народ обязан сопротивляться всяким покушениям князя на веру. Договор о передаче царства был заключен не только между Богом и князем, но между Богом, князем и народом. Об этом прямо свидетельствует Ветхий Завет. Подчинившись царям, евреи остались народом Божьим или церковью Божьею. Но вручить церковь одному человеку, подверженному страстям, было слишком опасно. Поэтому народ был сделан участником договора. Он клятвенно обязался почитать Бога и воздерживать князей-богоотступников от разорения церкви. Если народ не исполняет этого обязательства, то взыщется и с него как с нарушителя договора.
