Жатва скорби - Конквест Роберт (лучшие книги .TXT) 📗
Другой очевидец того же периода пишет: «Голод – холодящее душу мрачное слово. Те, кто никогда не переживал его, не может представить себе, какие страдания приносит голод. Нет ничего страшнее для мужчины – главы семьи, – чем чувство собственной беспомощности. Нет ничего ужаснее для матери, чем вид ее истощенных, изможденных детей, за время голода разучившихся улыбаться.
Если бы это длилось неделю или месяц, а это длилось месяцами, когда семье нечего было ставить на стол. Все сараи были чисто выметены, в деревне не осталось ни единой курицы; даже семена для корневой свеклы были съедены… Первыми от голода умирали мужчины. Потом дети. И позднее всех – женщины. Но прежде чем умереть, люди часто теряли рассудок, переставали быть человеческими существами».[ 138]
Заметки бывшего активиста:
«На фронте мужчины умирают быстро, они сражаются с врагом, их поддерживает чувство товарищества и долга. Здесь я видел людей, умирающих в одиночестве, медленно, страшно, бесцельно. Их загнали в угол и оставили подыхать от голода, каждого в своем доме, политическим решением, принятым в далекой столице за круглым столом совещаний и банкетов. Им не было оставлено даже утешения неизбежной необходимости того, что происходит, чтобы уменьшить ужас. Самый страшный вид имели маленькие дети, с конечностями, как у скелета, растущими из вздутых, как шары, животов. Голод согнал с их лиц все следы детства, превратив их в замученных горгулий; только в глазах у них еще сохранилось что-то от детства. Везде мы видели мужчин и женщин, лежащих ничком, с опухшими лицами, вздутыми животами и с пустыми, ничего не выражавшими глазами».[ 139]
В мае 1933 года один из туристов увидел шесть трупов на участке между двумя деревнями Днепропетровской области протяженностью 12 километров.[ 140] Иностранный журналист, прогуливавшийся днем по деревне, наткнулся на девять трупов, в том числе двух мальчиков примерно восьми лет и десятилетней девочки.[ 141]
Солдат рассказывает, что когда поезд, в котором он ехал со своими товарищами, проходил по территории Украины, все пришли в ужас. Они все стали раздавать пищу просящим крестьянам, и об этом доложили их начальству. Однако командир корпуса Тимошенко прибег к очень мягкому наказанию. Когда подразделения развернулись на местности, «мужчины, женщины и дети вышли на дорогу, которая вела в лагерь. Они стояли молча. Стояли, страдая от голода. Их прогнали, но они собрались в другом месте. И снова – стояли, страдая от голода». Политинструкторам пришлось провести большую работу среди солдат, чтобы вывести их из состояния подавленности. Когда начались маневры, за полевыми кухнями потянулись изморенные голодом крестьяне. Когда солдатам раздавали пищу, они отдавали ее голодающим. Офицеры и политкомиссары уходили, делая вид, что они ничего не заметили.[ 142]
Пока что в деревне «бедные просили подаяния у бедных, голодающие – у голодающих», имевшие детей просили у бездетных[ 143]. В начале 1933 года в центре одной из больших украинских деревень, «около развалин церкви, которая была взорвана динамитом, расположился деревенский базар. У всех опухшие лица. Все молчат, а если хотят сказать что-нибудь, то едва шепчут. Движения их медленны и слабы из-за опухших рук и ног. Они продают корни кукурузы, кочерыжки початков, сушеные корни, кору деревьев и корни водорослей»[ 144].
Девушка из деревни Полтавской области, меньше пострадавшей от голода, чем большинство, так описывает Пасху 1933 года. Отец ее пошел продавать «последнюю рубашку (полотно и вышивки все уже были проданы), чтобы купить еду на праздник». На обратном пути его арестовали за спекуляцию, найдя у него десять фунтов зерна и четыре – отрубей. Через две недели выпустили, но продукты конфисковали. Не дождавшись отца в тот вечер, «мать сварила нам суп из высушенных и перемолотых картофельных очисток и восьми небольших картофелин». Потом явился бригадир и приказал им выходить на работу в поле[ 145].
Женщина из деревни Фадеевка Полтавской области, мужу которой дали пять лет лагерей за членство в СВУ, как-то сумела прокормить семью до апреля 1933 года. Потом умер ее четырехлетний сын. Но и тут не оставили ее в покое и заподозрили, что могила, которую она выкопала для своего сына, на самом деле была ямой для зерна. Они раскопали ее, нашли труп и разрешили захоронить его заново[ 146].
Жизнь замирала.
«Старшие классы ходили в школу до начала весны. Но младшие перестали ходить уже зимой. Весной школы закрылись совсем. Учитель уехал в город. Фельдшер тоже уехал. Ему нечего было делать. Нельзя лечить голод лекарствами. Всякие представители тоже перестали приезжать из города. Зачем? С голодающих взять нечего… Раз дело дошло до того, что государству нечего больше выжать из человека, он бесполезен государству. Зачем учить его? Зачем лечить?»[ 147]
Постановление, запрещавшее передвижение по дорогам без специальных документов, стали применять с особой строгостью весной. Приказ от 15 марта по Северодонецкой дороге диктует всем железнодорожникам не пропускать крестьян без командировочного предписания от председателя колхоза.[ 148]
Запрет принимать их на работу на промышленные предприятия относился, по крайней мере в теории, в равной степени к сельской промышленности и к городской. Кирпичному заводу, например, приказали в 1933 году не брать на работу местных жителей.[ 149] Иногда можно было получить работу по перестройке железнодорожного полотна, идущего к сахарному заводу, где люди, не видевшие хлеба уже шесть месяцев, получали 500 граммов в день плюс 30 граммов сахара. Но чтобы получить паек, нужно было выполнить норму – выкопать восемь кубометров земли в день, а это лежало за пределами их физических возможностей. Кроме того, хлеб выдавали только на следующий день после выполнения нормы; люди умирали на работе или ночью.[ 150] В совхозе около Винницы овощеводческому хозяйству, где выращивали помидоры, огурцы и сельдерей, требовались тысячи рабочих. По окрестным деревням были разосланы объявления, предлагавшие работу за килограмм хлеба, горячую пищу и два рубля в день. Откликнулись многие, но больше половины из них уже были нетрудоспособны. Каждый день кто-нибудь умирал после первой же еды – это всегда самый опасный момент после длительной голодовки.[ 151]
Когда в апреле отменили карточки на хлеб и жители смогли во вновь открывшихся городских булочных покупать по килограмму на человека в день (хотя и по высокой цене), на крестьян это положение не распространили.
Но теперь множество из тех, кто был еще в состоянии передвигаться, совсем отчаявшись, покидали села. Если им не удавалось добраться до города, они слонялись вокруг железнодорожных станций. К этим маленьким украинским станциям обычно примыкали небольшие садики. Туда-то «железнодорожники, сами уже качавшиеся от голода, сносили трупы».[ 152] В окрестностях Полтавы, около семафора, трупы, найденные вдоль путей, сваливали в вырытые глубокие рвы[ 153]. Когда крестьяне не могли добраться до станций или их туда не пускали, они стояли вдоль путей и просипи хлеб у пассажиров проходящих поездов. Иногда им бросали корки. Но позднее у многих уже не было сил даже на нищенство.[ 154]
