Партитура Второй мировой. Кто и когда начал войну - Нарочницкая Наталия Алексеевна (книги онлайн без регистрации txt) 📗

В 1988 г., когда известный латвийский депутат и публицист М. Вульфсон «открыл правду» о секретном приложении к советско-германскому договору о ненападении от 23 августа 1939 г., один его коллега по политической площадке сказал ему: «Сегодня ты уничтожил Латвийскую ССР». «Уничтожил» он ее не потому, что открыл правду, а потому, что открыл не всю правду. Установка на то, чтобы открывать не всю правду, а чаще — прятать правду за потоками сомнительных фактов, цифр, цитат и т. д. или вообще вольно искажать ее, стала активно применяемым инструментом внешней политика Запада на пространстве бывшего СССР. В качестве же отправной точки этого направления идеологического и политического воздействия на Россию выступили фальсификации именно вокруг пакта Молотова-Риббентропа. Они были положены в основу политической, социально-экономической и культурной дискриминации нетитульного населения Латвии, Литвы и Эстонии, попыток пересмотра итогов и смысла Второй мировой войны, усилий по политической реабилитации нацистских преступных организаций и пособников нацизма в Прибалтике, а потом и на Украине, выдвижения в адрес России требований «компенсаций за оккупацию».

Принятие Польши и Прибалтийских стран в НАТО и ЕС, несмотря на дававшиеся российской стороне заверения в обратном — мол, они себя почувствуют в безопасности и исторические фобии отомрут, — лишь вывело политизацию истории на новый виток. Чего стоит хотя бы принятие в 2008 г. Европарламентом антиисторической политической декларации (не требующей, правда, обязательного исполнения) об объявлении 23 августа «днем памяти жертв сталинизма и нацизма»! Причем, вот что интересно: адептов такого подхода история мало чему учит. «Ну не получилась один раз какая-то схема, а вот сейчас, может быть, получится, потому что обстоятельства изменились», — рассуждают они. Не получилось, например, у Польши «выдавить» Советский Союз, а фактически — Россию из европейской политики в 1920 — 1930-е гг., а такая генеральная задача у нее, как мы помним, была. Более того, на ее решении Варшава «сломалась». Тем не менее, сегодня в Польше весьма и весьма влиятельны силы, которые хотели бы действовать в таком же точно ключе, пытаясь добиться тех же самых целей, а историческую вину на свое фиаско 70-летней давности возложить на Москву. Не удалось в 1930 — 1940-е гг. Западу извлечь выгоду из вскармливания антисоветских режимов на окраинах СССР — того же польского режима, тех же прибалтов, — он пробует еще раз, давая этому «соответствующее» историческое обоснование: авось, как с Саакашвили, получится и все будет нормально. Не удалось благополучно для себя взрастить «супер-врага» СССР — нацизм, Запад пестует новую версию национал-шовинизма прибалтийского и украинского «разлива», стимулирует этнический и религиозный радикализм и терроризм на границах России и внутри нее.

Прежде чем перейти к анализу в этом контексте советско-германских документов от августа — сентября 1939 г. и их современных трактовок, уместно задаться вопросом: а вообще договоренности о разделе сфер интересов и влияния — это распространенный, общепринятый или исключительный инструмент мировой политики? Другими словами, действовал ли Советский Союз, пойдя на эти договоренности, вразрез с существовавшей и предшествовавшей международной практикой или следуя ей? Для чистоты эксперимента оставим в стороне упоминавшееся выше соглашение Берлина, Лондона, Парижа и Рима о разделе Чехословакии (в дележе чехословацкой территории потом поучаствовали еще и Польша с Венгрией) и обратим наш взгляд на преддверие Первой мировой войны.

В августе 1907 г. Россия и Великобритания заключили Конвенцию по делам Персии, Афганистана и Тибета. Подписывая этот документ, Петербург рассчитывал прекратить становившееся все более обременительным для России соперничество с Великобританией в Персии и, войдя в Антанту, укрепить свое пошатнувшееся после Русско-японской войны положение в мире. Суть соглашения сводилась к разделу Афганистана, Персии и Тибета на английскую и русскую зоны влияния. Это был вполне обычный договор двух крупных империалистических государств, желавших получить гарантии для своих действий в третьей, менее развитой, стране. Кроме того, он давал возможность ограничить доступ в Персию других держав, прежде всего Германии. К 1911 г., однако, Россия в полной мере почувствовала двойную игру со стороны Лондона, а к началу 1914 г. Великобритания стала нарушать это соглашение открыто. Свои действия в зоне российских интересов Лондон не стеснялся объяснять следующим образом: «Английские интересы там столь значительны, что соперничество и соревнование с Россией неизбежны» [463]. Такое положение стало логическим следствием планомерно осуществлявшейся Лондоном экономической и политической экспансии как в Центральной Азии, так и во всем мире, и договоренность с Петербургом по Ирану была, совершенно очевидно, всего лишь ее инструментом. Благодаря соглашению Лондон смог ограничить участие Российской империи в персидских делах, затруднить проникновение германского и американского капиталов, в целом существенно укрепить свое положение в Персии [464].

Понятно, что в рассмотренном историко-дипломатическом сюжете есть немало зацепок для реалистичной оценки не только советско-германских договоренностей о разделе сфер интересов от августа — сентября 1939 г., но и многих сегодняшних реалий международной политики в Центральной Азии, на Ближнем Востоке, в других регионах. Взят же именно он с прицелом в том числе и на современных российских критиков договоров 1939 г. и приложений к ним как чего-то принципиально выходящего за рамки «приличной» внешней политики: чаще всего они бывают либо поклонниками того, как вела себя в мировых делах Российская империя, либо симпатизантами британской дипломатии. Если же говорить вообще о прецедентах разделов сфер интересов и влияния в международной практике, включая и тайные договоренности на этот счет, то это — и перекройка карты Центральной и Восточной Европы в преддверии Парижской конференции 1918–1919 гг., которая подвела черту под Первой мировой войной, и серия договоренностей, приведших к развалу СЭВ, Варшавского договора и Советского Союза, и Дейтонские соглашения по бывшей Югославии, и договоренности 1990 — 2000-х гг. об экспансии ЕС и НАТО на новые территории в ЦВЕ и Прибалтике.

Кстати сказать, в части подобных действий последнего времени вместе с США и НАТО самое активное участие приняли правительства Прибалтийских стран, выступающие, как мы знаем, активными обличителями вмешательства Советского Союза в дела других государств. Возьмем только один случай — с Ираком. Там, как всем хорошо известно, Латвия, Литва и Эстония поддержали поправшее международное право вооруженное вторжение США, сами приняли участие в оккупации этой страны (оккупации реальной, а не надуманной), а затем признали легитимными результаты выборов, состоявшихся в условиях присутствия иностранных войск, партизанской войны с ними и очевидного для всех вмешательства внешних сил в избирательный процесс.

В этом двуличии, впрочем, нет ничего странного. Его объясняют цели прибалтийских элит при апелляции к этому сюжету во второй половине 1980-х гг. и в последующий период. Как и цели их «сподвижников» в СССР и России. Эти цели были весьма далеки от желания «открыть историческую правду» и сводились к тому, чтобы вбить дополнительные клинья в щели ослабленной кремлевской геронтократией и поколебленной «перестройкой» великой страны, создать основу для кардинального передела власти и собственности в Латвии, Литве и Эстонии после их отрыва от СССР.

Перебросить мостик от советско-германских договоренностей от августа-сентября 1939 г. к использованию по отношению к событиям июня 1940 г. в Прибалтике и последующего периода некорректных с международно-правовой точки зрения терминов «агрессия» и «оккупация» помогли мы сами — постановлением Съезда народных депутатов СССР «О политической и правовой оценке советско-германского договора о ненападении от 1939 года», принятым, как известно, в декабре 1989 г. Наряду с исторически неадекватной и политически ангажированной оценкой договора и приложений как шага, повлекшего за собой так называемые просчеты, которые якобы усугубили последствия нацистской агрессии 1941 г., и осуждением самого факта достижения негласных договоренностей между Москвой и Берлином, в постановлении голословно утверждается, что протоколы были использованы для «предъявления ультиматумов и силового давления на другие государства в нарушение взятых перед ними правовых обязательств».