Я, Елизавета - Майлз Розалин (читать книги онлайн без сокращений txt) 📗
Глава 7
Наконец я поняла, что не в силах больше копить горе в себе – надо выплеснуть его наружу, иначе оно разъест меня изнутри. Однажды, входя в присутствие, я увидела Робина – он, как всегда, стоял в дверях, чтобы первым приветствовать королеву. По обыкновению, все повернулись ко мне – кузен Ноллис, высокий белоголовый Гарри Хансдон, наш родственник лорд Говард, прямой, как шомпол, старик Бедфорд – он спорил о военном искусстве с только что вернувшимся из Франции графом Сассексом. Однако Робин весь ушел в разговор с моей нелюбимой кузиной Екатериной Грей и графом Гертфордом, сыном покойного лорда-протектора, рослым, хорошо сложенным, однако туповатым юношей, которого я никогда не жаловала.
Что-то в том, как Екатерина повернула бледное, словно примула, лицо к моему лорду – это мой лорд, слышишь, Екатерина! – ив том, как он с улыбкой внимает ее словам, задело меня за. живое.
– Ее Величество королева!
При выкрике герольдов он резко выпрямился и очутился рядом со мной.
– Ваша Светлейшая милость!
Я не утерпела, яд так и брызгал из меня:
– None vien ingannato, se поп che si fida!
За спиной у меня Мария Сидни, сестра Робина, и Джейн Сеймур деликатно отступили на несколько шагов. Глаза у Робина расширились, словно от сильной боли. Он медленно повторил:
– «Кто слишком доверяет, бывает обманут»?
Вы слишком мне доверяли? Доверяли? И обмануты – мною? Миледи, чем я заслужил подобный упрек?
Я злилась на него и еще больше на себя.
– Ничем! Прикажите музыкантам, пусть играют! Пусть все танцуют!
Он покачал головой, все еще недоумевая.
– Конечно, Ваше Величество… – Оглянулся на Екатерину – она ластилась к графу Гертфорду еще нежнее, чем за минуту до того к Робину. Лицо его потемнело. – На вашу пословицу, мадам, я отвечу другой! Chi ama, crede – кто любит, верит!
– Chi ama… – Я взорвалась:
– Это ложь!
Chi ama, tene! Кто любит, страшится! Всегда!
Всегда, всегда! – И, к своей ярости, разразилась слезами.
Он стремительно шагнул вперед и схватил меня за руку.
– Освободите зал! – крикнул он лорду-гофмейстеру. – Ее Величество удаляется!
Стража ринулась вперед и расчистила мне путь сквозь толпу.
– Идемте, миледи!
Подняв голову, кивая и улыбаясь по сторонам, словно все в порядке, Робин быстро провел меня через толпу в смежную комнату.
– Подайте Ее Величеству вина, смочите салфетку в розовой воде и оставьте нас, – приказал он служителям.
В мгновение ока приказ был исполнен. Мы остались одни.
Он подошел, нежно поднес к моим губам тяжелый серебряный кубок:
– Вот, мадам… глоток канарского… это придаст вам сил…
Я отпила. Его рука у меня на лбу была прохладна, нежна, тверда. В мозгу пульсировала боль. Он встал рядом на колени, заботливо приложил к вискам только что смоченную салфетку.
– А теперь. Ваше Величество… моя сладчайшая госпожа… царица женщин… скажите, что вас печалит. Неужто мой разговор с леди Екатериной? Вам нечего страшиться! Полноте, вы затмеваете ее, как звезда – головешку! Скажите же, чем я вызвал вашу ревность?
Меня затрясло, слезы хлынули градом. Я понимала, как жалко выгляжу, но я должна была сказать:
– В слове «чем» – три буквы, и одна из них «эм»!
Его лицо исказила невыразимая мука.
– О, миледи… леди Елизавета! Не плачьте из-за этого! Не плачьте из-за нее… или из-за меня!
Как объяснить ему, что я плачу не из-за нее, но из-за нас двоих?
– Робин… прости меня… что с Эми? Что с твоей женой?
И вновь его черты исказила нестерпимая боль.
– Мадам, вы не можете не видеть – не догадываться, – как мало она для меня значит! – Он затряс головой яростно, почти иронично. – Но она по-прежнему моя жена, да, моя дорогая « женушка!
Его горечь была как на ладони. Мне захотелось сделать ему больно.
– Но вы женились на ней!
Он почти оскалился.
– В семнадцать лет? Что мальчишка в эти годы понимает, кроме зова плоти? А когда я набросился на нее, как каннибал, и пресытился до отвала, что осталось потом?
Телесные браки начинаются с радости, а кончаются горем.
Пророческие слова Сесила, сказанные на Робиновой свадьбе, через десятилетие глухо отозвались в моих ушах. Бедная Эми. Ах, бедная Эми! Сафо словно знала ее историю, описав ее удел: «Лань, что со львом спозналась, от любви погибнет».
Жалость переполняла меня.
– Неужели совсем ничего не осталось?
Он зло рассмеялся:
– Для меня – сыворотка из-под прокисшей страсти. Для нее – нечто худшее, муж, который ей теперь отвратителен.
Его холодные слова леденили мне кровь; однако я так же хладнокровно им радовалась. Теперь он мой! Не скажи он этого, я бы не могла его любить – любить человека, чье сердце затребовано, отдано в залог и сохраняется за прежней владелицей, – нет, это не для меня, не для Елизаветы, королевы Елизаветы!
Последнее прикосновение к ране, потом я, словно лекарь, попытаюсь ее исцелить. Я коснулась его руки:
– Господь не дал вашей супруге?..
Робин тяжело вздохнул:
– Будь у нас ребенок, она, возможно, сохранила бы в нем память о нашей любви. Но тогда ничего не вышло из нашей первой любовной игры, из моего короткого медового месяца с ее телом. А теперь…
Он осекся и затравленно уставился в стену.
Мне нужно было знать.
– А теперь? – понукала я Робина.
Он посмотрел мне прямо в лицо. Глаза его были пронизаны болью.
– Теперь я к ней не прикасаюсь, – сказал он отрешенно. – А ведь она, бедняжка, по-прежнему меня любит. Для нее было б лучше, чтоб я убил ее тело, чем вот так убивать живую душу!
– Робин! Робин!
Он яростно рассмеялся:
– О нет, леди, не жалейте меня! Это она – страдалица. Ее мучает тяжкий недуг – разъедает одну из ее грудей, врач говорит, это от горя и тоски. – Он взглянул мне прямо в глаза. – И еще врач говорит, она долго не протянет.
Я замерла. Что он говорит? Погодите выходить замуж, я скоро буду свободен.
Я склонила голову, сердцем и душой отдалась змеиному зову, вековечной песне сирен.
Отдалась – и не отдалась.
Ибо я сделала, что сделала, – и выбор принадлежал мне. Негоже порицать Робина за то, на что меня толкнуло собственное сердце – и никто иной. Если в нашем саду и таился змей, то вовсе не Робин, – нет, он был моим Адамом, я – его Евой, мы резвились, как дети в первом Божьем саду, безгрешные, подобно нашим прародителям, – по крайней мере, до поры…
И я предпочла забыть о ее существовании.
А заговори я о ней, что бы я могла сказать?
«Робин, как ваша жена?»
А он бы отвечал: «Спасибо, мэм, благополучно умирает, мой слуга Форестер не спускает с нее глаз, у нее все есть…»?
Все, кроме того, к кому она стремится, кого любит, сейчас, когда ей труднее всего…
Однако все видели, что я люблю Робина, и порицали его. Арундел бушевал, Пикеринг досадовал, император Габсбург (Сесил и не подумал щадить меня, так прямиком и выложил) впал в священный римский ужас при мысли, что мог связать себя или кого-то из своих сыновей со столь легкомысленной женщиной!
Однако я не желала с этим мириться. «Скажите Его Превосходительству, – защищалась я, – что на меня смотрят тысячи глаз! Что скорее верблюд пройдет сквозь игольное ушко, чем я позволю себе хоть один грешный миг с лордом Робертом!»
– Как скажете, мадам.
Сесил был сама искренность и доверие. Однако его глаза, пустые, как монеты, которые кладут на веки мертвецам, говорили: «Вы блефуете» – ив высшей степени учтиво добавляли: «Вы, мадам, лжете».
Потому что, сказать по правде, я грешила каждую секунду, проведенную с ним, и все остальное время – тоже. Уже быть с ним рядом – значило грешить, думать о нем – тем паче. Прозрачные волоски на тыльной стороне кисти, разворот его шеи, нежные и смуглые мочки ушей, завиток кудрей за ними – все это и каждая черточка в отдельности будоражили кровь, заставляли меня краснеть, бросали в жар.
