Великий стол - Балашов Дмитрий Михайлович (читать книги онлайн бесплатно полностью без .TXT) 📗
Стояло лето. Косили, поглядывая на небо, и косьба ни лежала к рукам. Поставив стог, тут же представляли себе, как по зиме, с приходом татарвы, займется он ярким полымем, обращая на ничто труды селянина. И потому и работалось нынче с каким-то озлоблением, без радости, без того светлого, вековечного и высокого чувства, с коим выходит на покос русский человек. И бабы ворошили сено нонече в ежеденном, не в праздничном, как всегда, и мужики, вздымая виловатою рассохой беремя сена на стог, не переговаривали весело, а мертво молчали или, напротив, взрывались неподобною бранью, почасту приправляя работу соленым словом – в Бога и в мать. И бабы, слыша охальное, только тверже поджимали губы да супились, не унимая яро и молча ворочавших работу мужиков. Вдосталь разоренная Юрием тверская земля готовилась к новому раззору, и уже мыслили: где и как зарывать хлеб, где отрыть загодя землянки в лесу, куда угонять скот – ежели что. Старики вспоминали Дюденеву рать, терпеливо и долго молились – пронес бы Господь беду! И Михаил, проезжая деревнями, ловил молчаливые ждущие взгляды, чуял кожей мольбу земли содеять что-нибудь, не попустить, оберечь от гибели и погрома.
Как-то после очередной думы он удержал старого своего боярина, Александра Марковича. Давеча толковали о новгородцах, и Михаилу захотелось вдосталь дотолковать о делах днешних и давешних со своим бессменным послом. Вспомнил Михаил и решился спросить вновь о том, о чем когда-то повестил ему Александр Маркович, воротясь из Новгорода вместе с покойным Бороздиным. (Старый воевода умер два года тому назад, и место его в думе заступил сын его, Тимофей Бороздин.) Александр Маркович с горечью оглядывал своего князя, непривычно тихого и смиренного в этот вечерний час, когда летние сумерки уже наполнили княжую горницу, но еще не зажигали огня, и потому лицо Михаила, одетое тенью, казалось голубовато-бледным, словно бы даже прозрачным в затухающих струях заката.
– Я хочу понять! – сказал, пошевелясь, Михаил. – Закамское серебро? Корысть? Торговые пошлины? Земли? Соль? Но ведь жизнь – дороже соли и серебра, а отдают жизни, и – за разом раз, вновь и вновь! Ты был там! Толковал с ними! Объясни! Или они не знают, что пропадет Русь и им пропасти тою ж порой? Что распадись земля на уделы, и вороги тотчас одолеют нас поодинке, а там сотрут даже и имя наше со скрижалей сущих языков земли? Что их серебром хранима Русь до часу и сами они хранимы? Не им ли, что ни год, приходит отбивать то свею, то ордынских рыцарей, то датских немцев? И хватит ли им сил без великого князя владимирского?
– Я баял со смердами и с изографом одним на Славне. Дак вот, княже, прошаешь – отвечу! – произнес, подумав, Александр Маркович и сам поежился: не хотелось гневить, печалить ли князя своего, и любил он Михайлу Ярославича… А сказать, верно, нать было правду. – Понимают они, – осторожно начал боярин, – и про власть, и про угрозу немецкую, и про Великую Русь… Только иное у их… Как бы сказать-то! Ревнуют они о свободе, и не просто свободе от власти княжеской, – о духовной свободе своей! И страшит их – под властию кесаря альбо князя – человека умаление. При всякой власти вышней, толкуют, всема надо в едину стать, в един норов и навычай, ну, а там – не гневи, княже, – ты умрешь, кто-ста будет после тебя? Там сын ли, внук, а придет самоуправец какой и всех пригнет, и уничижение настанет людям, духу – растление от тяготы властителя недостойного…
– И потому берут себе Юрия?! – гневно прервал Михаил.
– Дак Юрий что ж, он не опасен им пока што… – Александр Маркович умолк, потерявшись, и Михаил, заметя это и устыдясь невольной вспышки своей, подторопил его баять далее.
– Умаление души, говоришь? Андрей Климович перед смертью об одном думал – сразиться со мной!
– И это тоже, княже, от гордости души! – возразил боярин.
– Мыслишь? – с сомнением отозвался князь. – Как же нужно тогда, что же надобно? Как и чем совокупить инако русский язык?!
– По завету Христа… – осторожно отозвался Александр Маркович.
– Любовью! – сказал Михаил и усмехнулся горестно: – А с князем Юрием как? С ним тоже любовью?
– Мыслю, иного пути нет, – раздумчиво вымолвил Александр Маркович, – хоша с Юрием… И с Юрием тоже! Ведь и не пытали мы, о сю пору все силой вершили.
– Что ж мне, до хана Узбека поехать к Юрию на поклон? – мрачно спросил Михаил.
– Как мочно! – возразил испуганно боярин. – Да и не выпустит он тебя! Меня хоть пошли…
Сумерки совсем сгустились, и лицо князя смутно белело в темноте. Михаил долго-долго молчал, потом тяжко поежился. Скрипнуло резное креслице:
– Поедешь?
– Поеду, князь! – твердо отмолвил боярин. – Иного пути нет. Авось да уговорю! Вам бы в любовь сойтись, дак и Русь была бы в спокое!
– Ну что ж, Александр! Пошлю тебя с посольством любви, – медленно выговорил Михаил. – И крестом клянусь перед тобою, не буду и лукавить перед Юрием! Уймется он – и я уступлю ему в свой черед. Видно, пора пришла мне оберечь землю свою не силою ратной, а смирением.
Глава 48
Александр Маркович с «посольством любви» отбыл в Москву на той же неделе. Уже шла из Сарая грозная весть, вызов на суд ханский, и медлить дольше нельзя было. Кавгадый давно сидел в Орде, и Юрий с часу на час собирался туда же.
Александр Маркович, отправив вперед себя гонца, подъезжал к Москве волнуясь, но веря, что сумеет уговорить Юрия. Он был принят, но как-то странно. Его разлучили со свитой и почитай посадили под замок. Впрочем, через день он был допущен к Юрию и приободрился.
Александр Маркович был хожалым послом, ездил и в западные земли и умел достойно держать себя перед всякою властью. Но здесь, сейчас, творилось что-то небывалое и тревожное. Во-первых, Юрий был один, в хоромине находилась лишь молодшая дружина, но ни братьев великого князя, ни великих бояр московских не было ни одного. Александр Маркович, однако, начал править посольство поряду, уставно и громко приветствовал великого князя Юрия, после чего приступил к главному. (Грамота уже была вручена Юрию, и Александр Маркович должен был подкрепить ее приличным случаю и украшенным словом.) Он строго начал от Писания, напомнив заповедь Христа о любви к ближнему своему, напомнил затем о бедах Русской земли, от княжьих котор происшедших, о погромах городов, о Дюденевой рати и о прочем горьком и жалостном, что совершалось в прежде бывшие годы по причине несогласия братьев-князей. Сказал и о том, что Михаил уступает Юрию стол и клянется Господом, что не подымет меча на Юрия:
– Токмо не будет гнева меж ним и тобою, и да не приведет никоторый из вас злонеистовых измаильтян – рекомых татар – на землю Русскую, ею же просвети светом веры истинной пращур твой, великий святой князь киевский Владимир Святославич, иже сперва пребывах во тьме неверия, после же постигше вся заповеди веры Христовой, и заповедал, умирая, детям своим не вздевати меча ни в спорах, ни в которах братних. И егда же смертей венец приимь, то диавол, враг рода человеческого, вложи тотчас котору в сердце детям его и окаянного Святополка подучи на братью свою подъяти гибельное железо! Но не попусти Господь погинуть заветам своим! Вспомни, господине, святых великих князей Бориса и Глеба, иже не восхоте подъяти меч на брата старейшего, и до того, что предпочли нужную и горькую смерть от руки убийц, да не попустили которы!
И паки, и паки вспомни, княже, о снемах братних, вспомни речи Владимира Мономаха, как молил он: будьте едины, и не поженуть вас измаильтяне лукавии! Снидьте в любовь, и несть вам вреда с поля половецкого от языка незнаема! Снидьте в любовь, да не страждут паки и паки смерды земли вашея! Снидьте в любовь, помыслите о Родине, о земле своей! Снидьте в совет не по закону только, но – паче того и преже того – по любви!
Вы братья, вы одержатели Руси Великой! Взгляните с любовию в очеса братнии и упокойте землю, упокойте в совете и согласии отчину свою! Помыслите, яко ни у каких иных народов, ни языков иных не весть таковых князей-страстотерпцев, яко Борис с Глебом, и нам, паче прочих, паче всех языков земли, достоит утвердить единство по любви!
