История Руси и русского Слова - Кожинов Вадим Валерьянович (читать книги полностью без сокращений TXT) 📗
Как известно, Русь через три десятилетия, в 943 году, совершила еще один поход в Закавказье, на города расположенных там мусульманских государств, – прежде всего город Бердаа (ныне Барда в Азербайджане). Автор ряда содержательных работ о русско-византийских и русско-хазарских отношениях в Х веке, Н. Я. Половой, убедительно доказал, что этот поход Руси был совершен под диктатом Хазарского каганата.
«Несомненно, – пишет он, – что разгром Бердаа… был прежде всего выгоден хазарам», которые, «не пролив ни одной капли крови, наносили такие страшные удары мусульманам Каспия, от которых те долго не могли оправиться. Таким образом, анализ русско-арабско-хазарских отношений на Каспии показывает, что русские, очередной задачей которых являлось уничтожение Хазарского каганата как государства, сами укрепляли его, нанося тяжкие удары злейшим врагам Хазарии». Полемизируя с некоторыми предшествующими работами, Н. Я. Половой, опираясь на достоверные источники, отмечает, в частности, что «хазары не только не препятствовали походу (Руси. – В.К.) на Бердаа, но даже участвовали в нем». Исследователь приводит многозначительные слова Масуди о том, что «царь хазарский не имеет судов и его люди непривычны к ним; в противном случае мусульмане были бы в великой опасности с его стороны». На суше путь в Закавказье преграждала неприступная крепость Дербента, но русские, как сообщается в одном из источников, не сумев «пробиться через Дербент, отправились в море на судах и совершили нападение». [373]
Итак, арабские сведения о походах Руси в мусульманское Закавказье, к границам Ирана дают возможность с должной ясностью понять, что коварным инициатором этих походов был Хазарский каганат. Но то же самое, без сомнения, следует сказать и о походах Руси на христианскую Византию.
Как уже было упомянуто, около 825 года Хазарский каганат, где за четверть или треть века до того утвердилось господство иудаизма, сумел захватить Киев и обложить данью полян и другие племена южной и срединной Руси. Дань взималась, в частности, деньгами, поименованными в двух местах «Повести временных лет» различно: «имаху (взимали) по беле» и «дали по щелягу». Но и в том и в другом случаях имеется в виду серебряная («белого» цвета) монета, только названа она сначала по-русски, а затем по-еврейски (шелаг – белый); это лишний раз свидетельствует о том, кто именно взимал дань. [374]
В середине IX века призванный из северной Руси Аскольд овладел Киевом, но вскоре, очевидно, потерпел поражение от прекрасно вооруженных и обученных полчищ Каганата и стал в сущности не самостоятельным киевским правителем, а (как сказано в молитве патриарха Филофея) «воеводой кагана».
Если каких-нибудь полвека назад князь Кий побывал в Константинополе во главе миролюбивого посольства (у нас нет основания усомниться в достоверности этого сообщения «Повести временных лет»), то Аскольд вынужден был совершить неожиданное агрессивное нападение на византийскую столицу, хотя Империя ничем не «провоцировала» Русь. Виднейший современный историк-византолог Г. Г. Литаврин писал, что «трудности контактов между русскими и византийцами, вызываемые удаленностью их государственных границ, в известной мере компенсировались редко учитываемой (это важно осознать! – В.К.) спецификой политических отношений этих стран. Интерес к византийской культуре в древнерусском обществе никогда не осложнялся угрозой непосредственной агрессии со стороны Византни… атрибуты византийской цивилизации никогда не приобретали на Руси значения символа иноземного угнетения…». [375]
Этот – вообще-то совершенно бесспорный – факт тем не менее действительно крайне редко «учитывается». Поскольку Русь при Аскольде и позже совершала грозные походы на Византию, многие историки – сознательно либо даже бессознательно – стремились как-то «оправдать» своих далеких предков и прямо говорили или хотя бы намекали на некую будто бы имевшую место тяжкую угрозу Руси со стороны Византии. Этот мотив так или иначе присутствует в огромной массе сочинений о древнерусской истории. На деле же никакой реальной «византийской опасности» не существовало и более того – в сознании людей тогдашней Руси не могла возникнуть мысль о подобной опасности.
Об этом, например, ясно свидетельствует мир былинного эпоса, где Царьград предстает всегда как своего рода старший брат Киева, его надежда и опора, а нередко и как город, который богатыри считают честью защитить от врагов.
Весьма эрудированный историк И. У. Будовниц справедливо подчеркивал, что «ни в одном русском источнике… нет и намека на то, будто империя (Византийская. – В.К.) посягала на политическую самостоятельность Руси». [376]
Попытки историков «опорочить» Византию объясняются, правда, не только их стремлением как-то оправдать агрессивные походы русских князей, но и другой причиной. Хорошо известно, что в Западной Европе с давних пор господствовало враждебное отношение к Византии и безоговорочно негативная оценка ее истории; здесь, кстати, также имела место попытка «оправдания» крайне жестоких атак на Византию, совершенных западно-европейскими крестоносцами.
Но гораздо важнее другое. Западноевропейские идеологи издавна привыкли осознавать Запад как своего рода единственный во всем мире субъект истории, которую-де творят только его народы, а остальные страны выступают лишь как объекты приложения западноевропейской воли и силы. Все это прекрасно раскрыто уже в историософских сочинениях Тютчева. Сей «европоцентризм» определяет, в частности, западные представления об истории и культуре Византии. Резко критическое отношение к Византии рано стало господствующим на Западе и во многом объясняется тем, что в ней видели реального «конкурента» западноевропейского мира (позднее точно так же и по той же причине – Запад стал относиться к России).
И, как ни печально (и даже в сущности постыдно!), начиная с XVIII века, когда Россия многое «заимствовала» у Запада, большинство русских идеологов «подчинилось» лишенному всякой объективности западноевропейскому отношению к Византии; в частности, российские историки стали «доказывать», что Византия якобы проявляла различные агрессивные намерения в отношении Руси, хотя это отнюдь не соответствовало действительности, ибо как раз напротив, Русь совершила в 860–940-х годах ничем не «спровоцированные» атаки на Константинополь. Большинство историков, увы, одобряло или даже воспевало эти атаки. При этом господствовало мнение, что русская летопись якобы также их восхваляла. А. В. Карташев, понимавший «неоправданность нападений Руси на Византию, писал вместе с тем, что эти походы «раздуваются в казенной летописи как бы в нечто героическое, но получается отталкивающая картина диких разрушений и грабительских погромов». [377]
Как ни странно, А, В. Карташев не сумел увидеть, что и в летописи, по существу, нет героизации этих походов. Так, о событии 860 года летописец говорит: «много убийство крестьяном створиша» и едва ли не радуется, что в результате погружения в море «скути» (полы) ризы Богородицы «буря воста с ветром, и… безбожных Руси корабля смяте, и к берегу приверже, и изби я». Или о походе Олега: «много зла творяху русь греком». И опять-таки почти одобрительно повествует летопись о том, как корабли Руси были сожжены «греческим огнем»: «И бысть видети страшно чюдо. Русь же видяще пламень, вметахуся в воду морьскую, хотяще убрести».
Словом, в «воспевании» атак на Константинополь повинны позднейшие «антивизантийски» настроенные историки, а не древние летописцы. И А. В. Карташев выступил, в сущности, против интерпретации летописных сообщений в позднейшей историографии.
Но наиболее важен, конечно, тот факт, что нападения на Византию явно шли вразрез с историческим настоящим и будущим Руси. И походы в период 860–940-х годов были совершены, очевидно, под диктатом Хазарского каганата, движимого непримиримой враждой к христианской империи.
