Кавказская война. Том 2. Ермоловское время - Потто Василий Александрович (прочитать книгу txt) 📗

Полковник Цехановский, видя, что редут окружен со всех сторон персиянами, приказал открыть артиллерийский огонь с правого берега Занги, и действие это было настолько успешно, что неприятель, поражаемый с тыла, тотчас же стал отходить от редута [42].

Мухалетский редан с ничтожным гарнизоном в пятьдесят человек также отбился от персиян при помощи подоспевших к нему двух рот Тифлисского полка с майором Токаревым, но он потерял убитым храброго своего начальника поручика Мигданова.

Вообще, при отбитии штурма на обоих редутах у русских выбыло из строя пять офицеров и тридцать нижних чинов. Но наибольшая потеря досталась в этот памятный день на долю генерала Леонтьева. Он не успел занять удобной позиции, лежавшей впереди Мухалета, и потому был вынужден прислонить свой левый фланг к высокой каменистой горе, уже занятой неприятелем, и выстрелы, направленные сверху, выбили из строя восемь офицеров и до ста двадцати нижних чинов.

Переменить позицию в то время, когда неприятель вел фронтальную атаку, не было возможности. Поручик Лабынцев, известный, по донесению Леонтьева, своей беспримерной храбростью, вызвался с охотниками очистить гору и действительно сбил неприятеля, но удержать ее за собой не мог и, подавляемый свежими силами неприятеля, отступил к отряду. «Озлобленный полученной при этом контузией и почитая неудачу нарушением своей воинской чести», Лабынцев пополнил убыль своих егерей и вместе с прапорщиком Выскребенцовым вновь устремился на гору, вторично сбил персиян и на этот раз, несмотря уже на все усилия неприятеля, держался до тех пор, пока не подоспели к нему на помощь пятьдесят человек гренадер и саратовцев, под начальством капитана Кушелева и штабс-капитана Лабунского, как старший, принял команду и, отстаивая гору, отнял у персиян два фальконета.

Между тем батальоны Леонтьева успели в это время отбить фронтальную атаку и захватили при этом даже неприятельское знамя. Дальнейшие усилия персиян против этой позиции не имели успеха. В час пополудни сражение окончилось, и неприятель стал отступать к Гарни-чаю.

Большая часть русского отряда почти не принимала участия в сражении. Даже пост Кавказского гренадерского полка, самый важный из всех постов блокирующего отряда, не был атакован неприятелем, а между тем, если бы персияне направили сюда главные силы, то, без сомнения, могли бы разорвать блокадную линию, и тогда караван-сарай, в котором сосредоточены были все русские подвижные магазины и парки, мечеть и самая квартира князя Цицианова – все было бы подвержено чрезвычайной опасности.

Полнейшую неудачу этого сражения приписывают обыкновенно дурным распоряжениям самого Фетх-Али-шаха. Но Фетх-Али-шах, видевший геройскую защиту русских войск, думал об этом иначе и после окончания битвы приказал повесить лазутчика, который донес ему о недостатке снарядов и пороха у русских. Показания лазутчика между тем были совершенно верны, и если бы персияне начали атаку сутками раньше, то действительно застали бы отряд в критическом положении, так как транспорт с боевыми припасами прибыл лишь за несколько часов до начала боя.

Отступление персидских войск и расположение их двумя большими лагерями в значительном расстоянии между собой дало Цицианову мысль перейти в наступление и разбить неприятеля порознь, но попытка эта не удалась. Генералу Портнягину, посланному на Гарни-чай, пришлось выдержать бой со всей персидской армией и отступать под ее ударами до самой Эривани. Но это отступление, при котором шестьсот человек, на расстоянии двадцати пяти верст, пробивали себе дорогу сквозь сорокатысячную армию и не оставили в руках неприятеля не только военного трофея, но вынесли из боя даже трупы убитых товарищей, составляет один из блистательнейших эпизодов Кавказской войны и, по выражению Цицианова, «превышает славой всякую победу».

Все эти события – появление персидской армии, бой 15 июля, затем экспедиция Портнягина и знаменитое отступление его – не изменяли, однако, общего положения дел под Эриванской крепостью. Цицианов энергично продолжал блокаду, но хан упорствовал в сдаче, а русские не имели осадных орудий, чтобы начать бомбардирование, и вынуждены были довольствоваться только одними угрозами.

Между тем обстоятельства принимали все более и более неблагоприятный оборот. Наступала осень, начались дождливые дни, и в войсках обнаружилась значительная смертность; обозы с провиантом, постоянно подстерегаемые персидскими разъездами, не подходили; отряд Монтрезора, посланный для прикрытия их, геройски погиб под Караклисом; грузинская конница, отправленная Цициановым обратно в Тифлис, по дороге взята была в плен и отведена в Тегеран. Между тем взбунтовались лезгины, а карабагцы, подстрекаемые персиянами, вторглись в Елизаветпольский округ; царевич Александр с персидским войском и жителями восставших татарских дистанций перервал сообщение Эривани с Тифлисом, а бунт осетин на Военно-Грузинской дороге прекратил сношения с Кавказской линией.

В самом Тифлисе считали отряд Цицианова обреченным на неизбежную гибель и не только готовились к обороне, но стали даже перевозить бумаги, казну и вещи из дома главнокомандующего в крепость, вызывая тем панику в населении. Справедливо замечает один современник, что надлежало бы иметь в Тифлисе другого князя Цицианова, чтобы действовать внутри соответственно важности тогдашних обстоятельств, но другого Цицианова не было. Опасения за главный русский отряд достигли даже Петербурга. Но посреди общего уныния не падал духом тот, кому император Александр вручил судьбу Грузинского царства. «Где Бог, священное имя Вашего Императорского Величества и непобедимые войска Ваши, – писал он государю, – там никаких гибельных следствий ожидать невозможно». И он продолжал упорно стоять под Эриванью. Но когда персидская конница выжгла на корне весь хлеб и неотвратимый голод начал угрожать осаждающим, а против штурма высказалось большинство голосов в военном совете, Цицианов наконец вынужден был отказаться от мысли овладеть Эриванью и дал приказ отступать. Падение крепости было отсрочено на целых двадцать три года.

Неудача глубоко поразила Цицианова.

«Не могу без стеснения сердца видеть себя, – писал он государю, – в течение тридцатилетней моей службы вторым только в российской армии генералом, принужденным снять блокаду из-под города, не взяв его». (Цицианов разумел неудачное обложение Хотина князем Голицыным в 1769 году.)

Император Александр старался успокоить и утешить огорченного князя. «Однако неудовольствие, какое я имею, – отвечал он Цицианову, – есть то огорчение, в котором вы находитесь. Никто, конечно, кроме вас, не станет сравнивать происшествий под Хотином с настоящим случаем, но многие отдадут справедливость как предприимчивости духа вашего, так и тому, что вы со столь малыми силами так много сделали в одну кампанию… Желаю, – продолжал государь, – чтобы сие искреннее изложение моих мыслей успокоило вас».

И Цицианову за Эриванский поход пожалованы были аренда в восемь тысяч рублей и орден Святого Владимира 1-й степени.

Снятие блокады Эривани еще увеличило престиж, которым пользовалась эта крепость в умах азиатов. Но обаянию этому немедленно же был нанесен веский удар. В самом начале 1805 года генерал Несветаев, воспользовавшись смутами в Эриванском ханстве, занял принадлежавшую к нему богатую Шурагельскую область и объявил ее присоединенной к России. Эриванские войска, поспешно двинувшиеся на защиту Шурагеля, были разбиты на самой границе, и русский батальон в четыреста штыков по их следам занял Эчмиадзинский монастырь и появился даже под стенами Эриванской крепости, вызвав страшную панику во всем населении края. Шурагельская область осталась за Россией навсегда – залогом будущего присоединения к ней и всей Эриванской области.

X. ГЕРОЙСКИЙ ПОДВИГ МОНТРЕЗОРА

Монтрезор, служивший в Тифлисском пехотном полку, принадлежал к числу тех штабс-офицеров, на которых обыкновенно возлагают большие надежды в будущем. Но служба его не представляла ему ничего, что бы могло его выдвинуть из среды товарищей и дать право на более широкое поприще, чем на то, которое он занимал по должности батальонного командира. И вот одна минута геройской смерти, минута, когда Монтрезор спасает честь русского оружия, окружила его имя лучезарным ореолом славы, так что мало кому известный до того человек вырастает вдруг до степени народного героя и память о нем переходит из рода в род, не умирая в рядах кавказских войск. Перед этой минутой меркнет все остальное в жизни покойного.