Элвис Пресли. Последний поезд в Мемфис - Гуральник Питер (книги читать бесплатно без регистрации полные txt, fb2) 📗
Если Аллен и наслаждался ситуацией, было явно видно, что Элвис испытывал совершенно противоположные чувства. Под аккомпанемент тихой музыки, он бочком вышел на сцену, волоча за собой за гриф гитару. Он неловко поклонился, затем вытер нос о свою шляпу. Пряча лицо, он передал ее Стиву.
— Элвис, вы выглядите совершенно потрясающе, — сказал Аллен с серьезным лицом, пока Элвис, отведя взгляд, возился со своими белыми перчатками, переминаясь с ноги на ногу. — Правда–правда. Я думаю, что миллионы ваших поклонников получат удовольствие, лице зрея новую сторону вашей натуры.
— А… спасибо, господин Аллен… э–э–э, — как сомнамбула, пробормотал Элвис.
— Давайте я подержу вашу гитару.
— Я не часто ношу костюмы и фраки…
— Да–да, — приободрил его Аллен, возможно, сомневаясь, что они когда–либо доберутся до конца сценки.
— …и вообще такую одежду. Но, э–э–э, я надел что–то, не совсем соответствующее вечернему протоколу.
— Не соответствующее? Что бы это могло быть, Элвис?
— Голубые замшевые ботинки.
— Ах да, — вспомнил Стив».
Публика засмеялась и одобрительно зааплодировала.
Первой песней была «I Want You, I Love You, I Need You». Вначале Элвис выглядел не в своей тарелке, но к концу вошел в роль и запел с чувством и искренностью, сгорбив плечи и ослабив галстук. За его спиной, почти невидимые на сцене, подпевали «Jordanaires», а за ними видны были лишь силуэты оркестровых музыкантов. Еще доигрывались последние аккорды, но Стив Аллен вновь выскочил на сцену, на этот раз волоча за собой бассета, и объявил, что Элвис будет петь «Hound Dog», свой недавний хит, который предполагалось записать на студии на следующий день. Собака отвернулась, и Элвис, под сочувствующий смех зрителей, повернул ее к себе. Камеры навели на собаку, когда Элвис произнес заглавную строчку из песни. Бассет испугался и задрожал, а Элвис стал гладить его и в ходе песни даже пару раз поцеловал. За исключением нервных смешков, аудитория на песню никак не реагировала. Элвис воспринял это спокойно («Он всегда старался как можно лучше разрешить неловкую ситуацию и никогда никого не оскорблял», — вспоминал Гордон Стокер после концерта) и, открыто симпатизируя испуганному бассету, подходил к нему поближе, когда собака отвлекалась. К видимому всеобщему облегчению, Элвис наконец закончил петь и удалился со сцены под лучом прожектора.
Напряжение возросло, когда после рекламной паузы на сцену вышли участники инсценировки «Рэйндж Раундап» с участием Большого Стива и его «Банды». Большой Стив нес игрушечную гитару, Энди Гриффит, наряженный в ковбойские меховые штаны, шел со скрипкой, а Имоджин Кока красовалась в ковбойской юбке. Растерявшегося Элвиса — «Перекатиполя» под ковбойской шляпой вообще не было видно. Сначала он застрял в глубине сцены, неуверенно поддакивая остальным, не говоря уже о собственной роли (даже «И не говори, Большой Стив» вышло с жутким мемфисским акцентом). Постепенно Элвис расслабился, и к моменту, когда они запели последнюю песенку в стиле вестерн, он уже получал удовольствие от происходящего. Каждый актер пел по одному куплету, а Элвис лихо отбивал ритм на своей гитаре. Исполняя свой куплет, он даже вставил пару фирменных движений в ковбойский танец, задорно и почти самозабвенно распевая «У меня есть лошадь, у меня есть ствол. / Порезвиться вдоволь я пошел. / Негодяям наглым не сносить башки, / Коль наступят на мои сине–голубые замшевые башмаки». И все остальные дружным хором завершили куплет.
«По дороге в гримерную, — делился Вертхеймер, — Элвиса остановил агент из «Уильям Моррис». Я его видел на репетиции в пятницу утром и узнал по очкам в тонкой оправе. Пожимая Элвису руку, он сказал: «Шоу было просто великолепным. Вы славно потрудились. В этот раз реакция должна быть хорошей». Помощник Полковника Том Дискин расплылся в широкой улыбке».
Вернувшись в гостиницу, Элвис все еще не мог отдохнуть: ему предстояло еще появиться в программе Хая Гарднера «Гарднер слушает!», которую показывали на местном четвертом канале. «Соль» программы заключалась в том, что обе стороны как бы находились дома, а передача шла «вживую» в 11:30 ночи. На экране, разделенном напополам, показывались одновременно оба собеседника. Эта беседа была еще более неловкой, чем все предыдущие. Гарднер вел себя очень натянуто, а Элвис, может быть, из–за предыдущего концерта выглядел очень усталым и временами совсем потерянным. Тем вечером он более чем когда–либо, был похож на Джеймса Дина. Неуверенной рукой он лохматил себе брови, на веках были тонны макияжа, и со стороны он выглядел странной смесью из бунтарства, общепринятых ценностей, агрессии и обиды.
«Достаточно ли вы спите? — поинтересовался Гарднер. «Вообще–то нет, но я к этому привык и даже не могу долго спать». — «А о чем вы думаете вместо того, чтобы спать? О новых песнях, ваших планах или о чем?» — «Обо всем, что со мной так быстро случилось за последние полтора года, — знаете, я совсем запутался. Мне трудно идти в ногу со всем происходящим». — «Что вы думаете о критике в ваш адрес? — немного в замешательстве спрашивает Гарднер. — Чувствуете ли неприязнь к журналистам?» — «Вообще–то нет. У них работа, которую им надо выполнять». — «Но ведь вы извлекли из критики урок?» — «Нет». — «Почему?» — «А я не понимаю, что я такое плохое делаю».
Было понятно не столько из слов, сколько из общей интонации, что скорее его не понимают, чем он не понимает. Вновь и вновь он отказывается от ярлыка мятежника («Я не понимаю, как музыка может плохо влиять на людей, ведь это только музыка… Как рок–н–ролл может заставить людей восстать против своих родителей?»). Гарднер, в конце концов начал ему сочувствовать, даже закончил интервью отеческим советом и предположил, что эта отрицательная шумиха все же пошла ему на пользу: «Все это помогло вам сделать такие вещи, о которых ваши родители только мечтали. Я бы на вашем месте на эту ситуацию так смотрел». — «Знаете, — повторил Элвис сказанные много раз до того момента слова, которым и сам верил, — надо принимать как хорошее, так и плохое. Я получал хорошие отзывы, пресса ко мне замечательно относилась, и получаю плохие — но к этому надо быть готовым. Я знаю, что делаю все, что в моих силах, и никогда не подвел ни репортера, ни диск–жокея, потому что они те люди, которые помогают тебе в шоу–бизнесе…» — «Что ж, не думаю, что вы можете сделать больше, — утешает Гарднер. — Было очень приятно с вами беседовать, вы очень трезво смотрите на жизнь». На этом интервью завершилось, и Элвис, забыв о треволнениях предыдущих двух дней, наконец–то смог заснуть.
На следующее утро Элвис выглядел так, как будто предыдущих двух дней не было вовсе. Он приехал в RCA, где пикетирующие здание поклонники развернули плакаты с надписями типа: «Мы хотим настоящего Элвиса»; дал еще одну пресс–конференцию, где объявил, что «встречается с Барбарой Херн из Мемфиса и Джун Джуанико из Билокси». Мисс Херн была дополнительно охарактеризована как хорошая кандидатура для совместной езды на мотоцикле; далее он старательно пересказал историю своей жизни. После пресс–конференции, почти в 2 часа дня, Пресли отправился в студию, где приготовился работать.
Студия, по словам Ала Вертхеймера, «была похожа на инсценировку научно–фантастической книги 30‑х годов. Стены большой прямоугольной комнаты были отделаны акустическими плитами, к которым крепились монолитные полуцилиндры. На двух стенах полуцилиндры висели вертикально, на двух — горизонтально. К высокому потолку были также прикреплены параллельные цилиндры и две флуоресцентные лампы–трубы. На полу из деревянных дощечек был выложен геометрический рисунок. В центре комнаты лежал кусок ковра, на котором музыканты пристроили свои инструменты».
В этот раз запись была совсем другой. Во–первых, уже два месяца Элвис и музыканты играли на концертах «Hound Dog», ради которой и пришли в студию. Во–вторых, на записи в первый раз появился Фредди Бинсток, 28-летний уроженец Вены и протеже братьев Абербах, в роли представителя «Хилл энд Рэйндж». И, конечно, на записи впервые присутствовали все участники Jordanaires. Самым важным, безусловно, являлось то, что двадцатилетний певец руководил процессом.
