Русские горки. Конец Российского государства - Калюжный Дмитрий Витальевич (читать книги полностью без сокращений TXT) 📗
Польские реформаторы, как и наши, полагали, что далее рынок сам собой расставит всё по своим местам, найдёт соответствующие данному хозяйству и его структуре цены, ставки заработной платы, тарифы на всевозможные услуги, в том числе транспорт, электроэнергию и прочее, и само собой установится экономическое равновесие. Все реформаторы того периода, что в Польше, что в России, жили с головами, свёрнутыми в сторону Запада, и не могли себе представить, что положение равновесия может оказаться и неприемлемым.
Экономика — это нелинейная динамическая система; равновесие в ней требует определённого потока вещества и энергии. Она подобна живому организму: чтобы он жил, его надо кормить и создавать внешние условия, совместимые с жизнью. Если же не кормить, то равновесие установится на уровне дистрофии. Кроме того, страны существуют не в вакууме, а в окружении других стран, которые конкурируют за жизненные ресурсы. И слабые здесь не выживают.
На первых порах Польше довольно быстро удалось достичь сбалансированности, хотя многие оставались недовольными: при шоковой терапии уровень благосостояния существенной части населения понизился, а при перестройке структуры экономики (из-за резких изменений системы цен и под давлением внешней конкуренции) многие предприятия закрылись, выросла безработица. Однако динамика была вроде бы положительной, и можно было ожидать, что здесь всё будет хорошо. Однако довольно скоро возник вопрос: а нельзя ли было получить примерно те же результаты с меньшими социальными издержками? Ведь экономические успехи оказались не столь велики: в 2002 году уровень безработицы держался на уровне 17 %.
Время от времени наши либералы-экономисты вспоминают страны Американского континента как пример успешных реформ — Чили, Бразилия, Аргентина, Мексика. Правда, результаты здешних реформ они изучали по рекламным проспектам Гарварда.
Сегодня Аргентина вполне может соперничать с нами по удельному — в расчёте на душу населения — вывозу капитала и по провалу реформ. В других странах тоже никаких чудес реформирование не дало.
В Аргентине были и авторитарный режим, который не раз пытался демократизироваться, и ряд монополизированных отраслей, и многие неблагоприятные факторы, но, стартовые позиции всё же были лучше, чем в России. Когда в конце 1970-х годов у экономистов или политологов спрашивали, какая страна третьего мира первой индустриализуется, станет полноценной рыночной страной с развитым гражданским обществом, почти все без сомнений отвечали: Аргентина. И вот в этой стране, сколько бы ей ни советовали, какие бы благоприятные факторы для развития рынка ни находили, ничего путного не вышло. Беспрецедентный вывоз капитала (выше оказались только объёмы и темпы бегства капитала из России) и всевозможные неурядицы отбросили Аргентину назад, и она пережила настоящую экономическую катастрофу. Она оказалась в тупике, из которого вынуждена выбираться ползком. Сегодня Аргентина — не позитивный, а негативный пример.
Не зная реального положения в странах, реформы которых они брались копировать, наши реформаторы к тому же не знали ни рынок стран Запада (в частности, США), ни свою собственную страну.
Прежде всего, у них не было понимания, что не существует нигде в мире ни «чистого» рыночного, ни «чистого» планового хозяйства. Всякое хозяйство намного сложнее, а потому любая теория ограничена, не полна, не применима во многих и многих случаях. Но, будучи по складу ума пусть и грамотными, но начётчиками, они пытались выбрать книжку с подходящей теорией, а книжек и теорий много, и не зная, за какую взяться, они вынужденно составляли эклектическую мешанину догм, — и постоянно спотыкались, ибо жизнь — другая, не соответствует она никаким теориям!
И.Л. Солоневич писал по сходному поводу:
«Усилия философских поколений были, прежде всего, усилиями недобросовестными. Под этикеткой науки нам преподнесли то, что никогда никакой наукой не было и не является наукой сейчас. Наше сознание наполнили рядом иллюзорных представлений. Наши души наполнили ненавистью. Наш язык засорили словами, которые в большинстве случаев не означают ровным счётом ничего, и во всех случаях означают, по меньшей мере, фальсификацию. Всякий философ норовит свергнуть всякую религию и всякую традицию и на их место поставить свою Истину с большой буквы, единственную научно обоснованную, единственную, во имя которой можно и должно ненавидеть и резать ближних своих. Вот ненавистью и резнёй мы и занимаемся десятки лет подряд…»
Насколько несходны понятия «рынок» и «социализм»? Тождественны ли понятия «рынок» и «капитализм»? В этой области знаний немыслимое количество химер и мифов. Социализм — отнюдь не один только план: строем в магазин, к прилавкам попарно — ать, два! Капитализм — совсем не только рынок, и даже совсем не рынок.
И то, и другое, имея в составе своём элементы рыночной экономики, перемешанные в той или иной пропорции, выходит за пределы экономики. Современный западный капитализм — не столько рынок сам по себе, и даже не столько форма его особой организации, сколько способ эксплуатации рынков других стран. Фернан Бродель без всяких экивоков назвал такой капитализм «противорынком», поскольку его суть «в явно другой деятельности», «в неэквивалентных обменах, в которых конкуренция, являющаяся основным законом так называемой рыночной экономики, не занимает подобающего места».
Мы ведь знаем (в отличие от наших реформаторов), как Запад стал богатым — не от рынка, а от противорынка! Помните знаменитые «банановые республики»? Целые страны Латинской Америки под угрозой силы выращивали бананы, а скупала их единственная компания: американская «Юнайтед Фрутс», устанавливая монопольно низкие цены, и она же продавала их по всему миру по монопольно высоким ценам! Где в этой «экономической модели» рынок? Нет его.
И сегодня Штаты хорошо живут не со своего «рынка», а потому, что продают компьютерное программное обеспечение, и торговля идёт совсем не по рыночной цене. «Железо» — не проблема, кто угодно может его делать: Корея, Малайзия, Китай, — и сделают дёшево. Но кому оно нужно, без программного обеспечения?
Страна, выходящая на рынок с эксклюзивным товаром, добывает себе преимущество тем, что её товар вне рынка. Самолёты, оборудование для атомных электростанций, подводные лодки, космические услуги — да мало ли. Какой смысл Америке корячиться, выпуская то, чего и так полно, уповая на «низкую цену» или «дизайн»? Пусть этим баловством занимаются китайцы. Америка, и не только она, стала самой богатой, потому что превзошла рыночную экономику. И Россия могла бы так же, хоть в 1982, хоть в 1992 году. Кто мог бы ей помешать? Но прежние, советские начальники не понимали этого. Не понимают и наши, с позволения сказать, «реформаторы».
Конечно, международный монополист, выпуская товар с избыточной ценой, — если отвлечься от экономической терминологии, — обворовывает другие страны. Но такова сегодняшняя практика! Таковы, если вспомнить Гайдара с его выступлением в ноябре 1992 года, правила игры! Отчего же не стал он играть в эти игры, а затеял создание «рыночной экономики» с нуля, обещая, что вот-вот, ещё год-два, и мы начнём выпускать конкурентоспособную продукцию? Какую, зачем?
И теперь мы — третьеразрядная сырьевая страна, потому что Гайдары, ясины и прочие игроки без правил всё развалили.
Монополию можно понимать и как чьё-то исключительное право на что-либо (производство, торговлю), и как крупное хозяйственное объединение, сосредоточившее основное производство (и/или сбыт) какой-то продукции. Взявшись громить советскую экономику, наши догматики изначально считали всякую монополию вредной. Но сама суть советской плановой экономики была в высокой степени монополизации, притом, что крупнейшие предприятия имели полный цикл производства, — пришлось громить её до основания.
Согласимся, такое строение нашей экономики имело свои отрицательные стороны, но в определённые моменты развития (например, при военной угрозе) давало возможность более продуктивно использовать ресурсы. А что реформаторы предложили взамен?
