Борьба за Дарданеллы - Мурхед Алан (смотреть онлайн бесплатно книга .TXT) 📗

Но потом, пока новобранец дожидается команды, чем заняться, как мальчик в четырехугольном дворе школы в первое школьное утро, а другие не обращают на него внимания, занимаясь своими загадочными и четкими делами, начинается утренний обстрел, долгий вой, затем содрогающий землю удар, и тут же он открывает самого себя. Некий скрытый поток касается его нервов, и от него совсем прозаически они все оживают и им управляются. И от этого ощущения приходит какое-то успокоение. Когда наконец он получает приказ отправиться в тот или иной сектор фронта, когда уже зашагает по дороге к пропасти, его страх часто перерождается в бредовый фатализм, в нечто вроде тупой беспечности. Теперь он окончательно стал частью войны, с этого момента прошлая жизнь ушла, и он слепо бежит вперед или скачет на лошади, когда ему приказано быстрее промчаться через открытое место. Он послушно ныряет за своим проводником в овраги и подземный город на равнине, четко отдавая себе отчет о необычных картинах вокруг себя, но в действительности видя лишь самого себя. И вновь на фронте, в одной-двух милях от берега, наступает депрессия. Долгие периоды в окопах царит затишье, но тут чувствуется расслабляющая атмосфера, почти ощущение свободы, и эта атмосфера давит куда меньше, чем в штабе или на складах на берегу. Люди расхаживают под солнцем, явно на виду у турок. Эти люди нелюбопытны, но дружелюбны. «Ах да, мы тебя ждем. Не знаю, где тебе придется спать. Может быть, там». «Там» может оказаться хибарой из неолитовых камней, отверстие в стене траншеи занавешено одеялом, и ход внутрь заканчивается тупиком, в котором сидят несколько человек и режутся в карты. Они даже не пошевелятся и не поднимут голову, когда где-то в поле впереди за окопами прогрохочет пулемет. Поле, как и всякое другое поле, но высохшее и без каких-либо примет при солнечном свете.

Затем потекут дни, пока молодой солдат, избавившись от личных дурных предчувствий, все еще радуется вещам, на которые другие солдаты давно перестали обращать внимание: тому, например, как французский солдат забрался на скалы и трубит в охотничий рог, предупреждая купающихся солдат, что с азиатской стороны начался обстрел. Или это удивительное зрелище военной педантичности: духовой оркестр, идущий парадом по берегу. Безупречно выглядящий полковник, похожий на ожившего оловянного солдатика из детской игры, поднимает руку, приветствуя флаг на закате дня. Это заурядная вещь, происходящая в столь неподходящем окружении, которая так неожиданна. Сам факт, что можно вообще играть в футбол, что люди могут предаваться этому элементарному развлечению, что они могут сидеть, как некоторые, часами в этом забытом богом уголке и вдохновенно стрелять из рогаток по воробьям, прилетающим со стороны турецких окопов. И всегда для свежего глаза в ранние утренние часы и вечерами наступали повторявшиеся вновь и вновь моменты облегчения и удивления при виде косого светлого луча в волшебной палитре красок моря.

Но к концу эти явления неизбежно переставали удивлять, становились частью общепринятого фона, и скоро молодой солдат станет заполнять свой дневник впечатлениями о еде, о последней посылке из дома, о часе, в котором он прошлой ночью лег спать, и опять о пище.

Уже прошло много месяцев с тех пор, как солдаты последний раз видели женщину, и хотя повсюду ходят обычные басни о том, что в своих окопах турки держат женщин, в роте В точно слышали, как они визжали прошлой ночью, секс не был общим предметом неотступных мыслей. Он шел на втором месте после пищи. В книге «Письма из Хеллеса», которую полковник Дарлингтон опубликовал спустя много лет после войны, приводится случай, раскрывающий не столь болезненное отчуждение, почти такое же отношение, как в примере с Робинзоном Крузо, который подчинился неизбежному. И возможно, это характерно для большинства.

Однажды чей-то ординарец объявил с трепетом: «Господин полковник, в той лодке находится женщина!» Полковник «вышел и сообщил, что это группа австралийских медсестер, которую водят по берегу, чтобы показать, как живет и спит дикий солдат. Я надел очки и увидал необычную картину, которая вызвала досаду у всех наших томми: молодой тип из штабных для показухи обнял за талию одну из сестер, принял позу и помахал нам рукой. Мы в ответ показали ему кулаки, что на баркасе всех здорово позабавило».

В конце ноября об эвакуации говорили мало. В траншеях этот вопрос обсуждался наряду с любыми другими вариантами, но меньше, и мало кто верил, что она может произойти. Все жили под ощущением физического присутствия армии, видимости постоянства. Слишком многое было вложено в это предприятие, слишком много солдат погибло, чтобы можно было с легкостью уйти. И в любом случае на этом этапе еще вообще не существовало планов вывода с Хеллеса.

Однако в начале декабря в секторе АНЗАК и в Сувле стали происходить необычные вещи. Солдат, у которых обнаруживались незначительные заболевания, не лечили в госпиталях на плацдарме, а сразу же отправляли на острова, а оттуда они уже не возвращались. Во все возрастающем количестве людей увозили ротами и батальонами, а те, кто оставался, не верили официальным объяснениям, что это является частью новой «зимней стратегии утончения плацдарма». Большей частью люди считали, что будет новый десант.

Проблема отличалась пугающей сложностью. На плацдарме Сувла — АНЗАК находилось около 83 000 человек, и сюда следует добавить 5000 животных, 2000 автомашин, около 200 орудий и огромное количество запасов на складах. Было совершенно непрактично пытаться вывезти всю армию за одну ночь, потому что для войск не было ни места на берегу, ни достаточного количества судов для перевозки на острова. Точно так же отпадал вопрос об отходе с боями: в один момент вражеские орудия, ведущие огонь с холмов, разрушат все надежды на посадку на корабли.

План, принятый окончательно, был большей частью заслугой полковника Эспиналя, который сейчас служил бригадным генералом в штабе Бёдвуда, и подполковника Уайта, австралийца из АНЗАК. Они предложили постепенный и тайный вывод в течение нескольких ночей подряд, пока наконец не останется совсем маленький гарнизон. И эти последние, «храбрейшие и самые стойкие парни», должны были использовать свой шанс оторваться от турок до того, как те догадаются, что происходит. Это означало, что операция достигнет высшей точки напряжения в последние часы (бурное море может все разрушить, при турецкой атаке все окажутся беззащитными), но все равно не было видно другого пути.

И начался период интенсивной подготовки. Вновь на островах стали собирать флотилию из малых кораблей. В Египте были готовы двенадцать тысяч кроватей в госпиталях, а пятидесяти шести временным госпиталям на судах было приказано находиться в готовности принять раненых с берега — большие лайнеры «Мавритания», «Аквитания» и «Британик» поплывут прямо в Англию. За работу по ремонту причалов, уничтоженных ноябрьскими штормами, принялись группы инженеров [35], и был составлен детальный график, по которому каждый человек обязан был знать, что ему делать.

Практически все зависело от секретности и погоды. Секретность сейчас была даже более важна, чем в дни перед десантами, и в штабе Бёдвуда не исчезала тревога, что какой-нибудь солдат, умышленно или нет, может выдать планы. Морской патруль закупорил острова от греческих каиков, привозивших товары с континента, а на Имбросе был поставлен кордон вокруг деревень под предлогом возможной вспышки чумы в этих местах.

И посреди всех этих предосторожностей лорд Милнер и прочие взялись открыто обсуждать всю проблему эвакуации в палате лордов в Лондоне. Общеизвестно, заявил лорд Милнер, что генерал Монро рекомендовал эвакуацию. Не отправился ли Китченер в Дарданеллы, чтобы предложить другое мнение? Или Китченер намерен сам командовать операцией? Это была все та же старая дикая беспечность, по которой люди адресовали письма в «Константинопольскую группировку», когда Гамильтон впервые собирал армию в Египте, а на Имбросе планировщики операции в штабе Бёдвуда ничего с этим не могли поделать. К счастью, правда, турки и германцы не могли поверить, что британцы столь небрежно выдают свои планы. Позже они признались, что рассматривали дебаты в палате лордов как пропаганду.