Годы эмиграции - Вишняк Марк (книги без регистрации .TXT) 📗
{24} Пущенная по адресу Авксентьева бессмысленная клевета имела и другие последствия. Телеграмма Маклакова от 10. XII. 1918 г. извещала Ключникова о том, что "англичане отказываются выпустить Авксентьева в виду установления (?) его связи с большевиками. Это обстоятельство смущает французское правительство. Благоволите сообщить, основательно ли это подозрение и считаете ли вы его приезд сюда политически опасным?"
Ключников "соблаговолил", и в Париж Авксентьеву путь был открыт, но не в Совещание,
Этот мелкий эпизод сохраняет историко-политический - и психологический интерес, когда знаешь, чем кончилась антибольшевистская непримиримость Ключникова. Переворот 18 ноября 1918 года, как известно, кончился весьма плачевно: торжеством большевиков и гибелью адмирала Колчака и оставшегося ему верным министра Пепеляева. Ключников же задолго до этого очутился в Париже, чтобы, разочаровавшись позднее уже не только в русской, но и в европейской демократии, "сменить вехи" и выплыть на берег Москвы-реки в качестве советского "спеца" по международному праву и внешним сношениям.
Надо прибавить, что, как ни несовершенна была, так называемая, Директория, всего за два месяца существования она все же добилась признания ее Всероссийским Временным Правительством как со стороны населения и незаговорщицких кругов армии на Волге и в Сибири, так и со стороны местных "правительств": архангельское, уральское, закавказское и закаспийское по собственной инициативе признали ее власть. И среди российских дипломатов одни, как посол царского времени Гире, стояли за признание Директории Всероссийским правительством, тогда как другие и в их числе "левый" Бахметев "серьезно опасался такого решения" (письмо Маклакова к Набокову No 195). Даже такие авантюристы-головорезы, как атаманы Семенов и Калмыков, подчинились. И Союзники решили признать Директорию законным всероссийским правительством: такое решение приняли французское и английское правительства.
Член Политического Совещания К. Набоков не скрыл, вероятно, от коллег того, что через два года опубликовал в книге "Испытания дипломата". Уже через месяц после того, как с громадным, правда, трудом создан был общий антибольшевистский фронт на Волге и в Сибири, ему, поверенному в русских делах в Лондоне, возвращено было официально право сноситься шифром с Директорией и русскими дипломатами за границей. Больше того. "Хотя местные агенты (англичан) в Сибири доносили, что Директория не прочна, что между с.р.-ами и военной партией идут раздоры, тем не менее решено было признать Директорию, и 17 ноября была даже заготовлена в этом смысле телеграмма". Может быть, именно это подтолкнуло заговорщиков произвести переворот именно 18 ноября. Набоков продолжал: "Роспуск Директории и провозглашение Колчака верховным правителем заставили правительство задержать телеграмму". А когда на следующий день 19 ноября, Набоков пришел к товарищу министра иностранных дел лорду Сесилю, тот {25} заявил: "Мы были готовы признать Директорию. Она насильственно смещена. Кто может поручиться, что не произойдет того же с Колчаком через три недели? При таких условиях нам очень трудно принять решение. Подождем, посмотрим".
Перевороты в Архангельске и Омске произведены были с благословения, а то и при прямом содействии военных агентов Союзников - англичан - на месте. Это внесло смятение и растерянность в дипломатию Союзников: они не знали, кто же на самом деле возглавляет антибольшевистские силы в России и кого считать правомочным ее представителем. Еще большую смуту, разлад и разложение породили эти перевороты, морально-политически поддержанные реакционными и консервативными кругами, почти во всей русской общественности. Одни после переворота устремились вправо, в лагерь победителей, - победителей на час; другие - и не только социалисты, а порой и кадеты перекинулись к большевикам; наконец, третьи, большинство, разочаровавшись в людях и в деле, с отчаяния или в досаде отошли вообще от общественной работы (П. Н. Милюков в общем правильно резюмировал создавшееся положение в вышедшей в 1927 г. "России на переломе" (т. II, стр. 53): "После изгнания Авксентьева умеренная часть с.р. совершенно стушевалась, а среди к. д. после ухода Виноградова (члена Директории, не арестованного, но переворот осудившего. - М. В.) окончательно возобладали правые настроения. Элементы возможного умеренного центра были отброшены переворотом 18 ноября по противоположным полюсам политической жизни. На сцену выступили крайние фланги, немедленно вступившие друг с другом в самую острую борьбу".).
Наличность старорежимных дипломатов в Совещании, претендовавшем представлять небольшевистскую Россию, производила неблагоприятное впечатление не только на "левые элементы эмиграции", русские и иностранные, как значилось в телеграмме Маклакова. И для вершителей судеб мирной Конференции это служило лишним предлогом отрицать за Политическим Совещанием право представлять новую Россию. И фактически Конференция не обращалась к Совещанию послов с запросами о его мнении или мнении Делегации, выделенной из состава самоупразднившегося 6 июня 1919 года Совещания. Исключением было обращение Конференции в личном порядке, не как к члену Политического Совещания, к Н. В. Чайковскому, и по специальному, сравнительно второстепенному вопросу, о Бессарабии, к В. А. Маклакову.
И это невзирая на то, что Политическое Совещание, а потом его Делегация, можно сказать, засыпали Конференцию мира своими меморандумами, общими и специальными, пространными и краткими, иногда с подробными статистическими таблицами и иными приложениями. С 9 марта по 21 сентября 1919 года таких меморандумов было составлено 15 за подписями кн. Львова, Маклакова и Чайковского, к которым в двух последних, сравнительно маловажных, прибавлено было и имя Савинкова. Совещание располагало специалистами по международному праву, экономике, финансам, военному и транспортному делу, как и аппаратом, знакомым с дипломатической и канцелярской техникой. Правда, средств не было и у {26} Совещания. Но ему на помощь пришел русский посол в Вашингтоне, переведший своим парижским коллегам 5 декабря 1918 года пятьдесят тысяч долларов из казенных сумм, сохранившихся для уплаты по былым военным заказам.
Если безуспешны были попытки Совещания, не в лучшем положении оказались и другие группы и организации, - в частности члены Учредительного Собрания эсеры. Правда, мы и не претендовали на формальное представительство и не обладали даже подобием постоянной или более менее налаженной организации. И к нам, как к группе или в личном порядке, Конференция тоже не обращались ни с какими запросами, - мы были для нее отработанным паром. Поскольку же мы задавались целью воздействовать на общественное мнение в интересах России, как сравнительно недавние, во всяком случае позднейшие по времени избранники народа, нам предстояло действовать по собственной инициативе, в сравнительно узком кругу и в очень ограниченных пределах.
На нашем пути стояли "левые элементы" - русской эмиграции и французской политической общественности. Первые состояли из двух категорий: из политических эмигрантов царского времени, не имевших возможности или охоты вернуться в Россию за короткий период Февральской революции, и из многотысячной политически-аморфной массы участников русского экспедиционного корпуса и русских военнопленных, переправленных во Францию после перемирия. Среди этих последних, застрявших на чужбине после окончания войны, преобладала понятная, почти стихийная тяга к скорейшему возвращению к себе домой. Это, естественно, склоняло их к терпимому, а то и сочувственному отношению к советской власти, как заступнице за незаконно задерживаемых иностранными "империалистами" соотечественников.
Общим явлением было, что, после первой мировой войны, русской революции и падения трех многовековых и, казалось, незыблемых монархий, во всех странах радикальные движения становились еще более радикальными и крайними. Во многих социалистических партиях происходили отколы и расколы. Во Франции этот процесс протекал, может быть, более ярко и бурно. Во всяком случае отталкивание от личного режима Клемансо захватило и французский либерализм. Оно легко оборачивалось и более чем снисходительным отношением к "рабоче-крестьянской" диктатуре Ленина. Эти настроения проявились на заседании "Лиги прав человека", посвященном обсуждению положения в России, в котором принял участие Авксентьев.
