Вожди в законе (СИ) - Фельштинский Юрий Георгиевич (читаем книги онлайн txt) 📗
Но очевидно, что пули отравленными не были. Так, сотрудница ВЧК Коноплева, прочитав написанную по заказу ГПУ брошюру Семенова о боевой работе эсеров, сообщила в ЦК, что в брошюре содержится "ряд фактических ошибок и искажений, которые лишают известной доли ценности доклад, как документ исторический". К ним она, в частности, относила историю об "отравлении пуль ядом кураре"(23).
Привлеченный в качестве эксперта профессор Д. М. Щербачев 18 апреля 1922 г. дал заключение о яде "кураре", заявив, что "высокая температура: 100 °C и даже выше яда не разрушают" (т. е. если бы пули действительно были бы смазаны ядом "кураре", Ленин, очевидно бы, умер). Мнение эксперта во время процесса над эсерами не было принято во внимание. Но в 1990 г. его подтвердил академик Б. В. Петровский. Он пришел к выводу, что "не было и отравления, которое якобы несли с собой, отравленные'' пули. Хотелось бы, кстати, заметить, что пули в то время не начиняли ядом… ни о каких отравленных пулях речи не могло быть…"(24)
Энциклопедия Брокгауза и Ефрона указывает, что кураре — яд абсолютно смертельный: "достаточно помазать кураре ничтожную царапину на теле для того, чтобы человек или животное неминуемо погибли. […] Смерть наступает вследствие задушения [т. е. удушья — Ю. Ф.] при полном или почти ненарушенном сознании". Так что если бы Ленин действительно был ранен отравленными пулями, его жизнь оборвалась бы в день покушения. Подводя итог в этом споре Э. Максимова пишет:,Твердо опровергнуто "общеизвестное" присутствие в пулях яда кураре: "частиц какого-либо отравляющего вещества или продуктов его распада не обнаружено"''(25).
Упоминаемое в официальном сообщении о болезни Ленина "отравление" не имело никакого отношения к выстрелам 1918 года. О чем же шла речь?
Обратимся к Троцкому. В 1939 году, после того, как состоялись в Москве открытые судебные процессы над руководителями коммунистической партии и государства, после того, как были расстреляны высшие военные чины армии, уничтожены соратники и друзья Троцкого, а также члены его семьи; наконец, после того, как Сталин пошел на союз с Гитлером, Троцкий написал сенсационную статью, в которой рассказал о возможном отравлении Ленина Сталиным. Не исключено, что это была первая осторожная попытка Троцкого поведать правду. Если б его откровения, граничащие с разглашением государственной тайны, были бы приняты Западом и заинтересовали его, Троцкий, кто знает, мог оказаться более разговорчивым. Но общественные и политические круги свободного мира молчали. В разоблачениях Троцкого никто не был заинтересован. Сочувствовавшие Советскому Союзу "левые" не хотели компрометировать Сталина и социалистический строй. Антисоветские "правые" подозревали Троцкого во лжи точно также, как и любого другого коммуниста. И абсолютно все не понимали глобальности и масштабности сталинского уголовного режима. Статья, законченная для журнала "Лайф" 13 октября 1939 года, так и не была там опубликована. 17 ноября Троцкий пишет в этой связи письмо своему переводчику Ч. Маламуту:
"Я опасаюсь, что в, Лайф'' сталинцы ведут какую-то интригу. […] Я до сих пор не получил от редакции никакого ответа. Не знаете ли Вы в чем дело?"(26) 10 августа 1940 года, потеряв десять месяцев, отчаявшийся Троцкий издал статью в урезанном виде в журнале "Либерти". Через десять дней он был убит агентом НКВД(27). Что же стало последней каплей терпения Сталина? Почему сразу же после 10 августа Меркадеру, вхожему в окружение Троцкого уже какое-то время, был дан приказ убить Троцкого? Не потому ли, что Троцкий раскрыл самую важную тайну Сталина? Троцкий писал:
,Я собираюсь говорить на этот раз на особенно острую тему. […] Какова была действительная роль Сталина в период болезни Ленина? Не принял ли ученик кое-каких мер для ускорения смерти учителя? Лучше, чем кто-либо, я понимаю чудовищность такого подозрения. Но что же делать, если оно вытекает из обстановки, из фактов и особенно из характера Сталина? Ленин с тревогой предупреждал в 1921 году: "Этот повар будет готовить только острые блюда". Оказалось — не только острые, но и отравленные, притом не в переносном, а в буквальном смысле.
Два года тому назад я впервые записал факты, которые были в свое время (1923–1924 годы) известны не более как семи-восьми лицам, да и то лишь отчасти. Из этого числа в живых сейчас остались, кроме меня, только Сталин и Молотов.[…]
Поведение генерального секретаря становилось тем смелее, чем менее благоприятны были отзывы врачей о здоровье Ленина. Сталин ходил в те дни мрачный, с плотно зажатой в зубах трубкой, со зловещей желтизной глаз; он не отвечал на вопросы, а огрызался. Дело шло о его судьбе. Он решил не останавливаться ни перед какими препятствиями. Так надвинулся окончательный разрыв между ним и Лениным. […] "Вы знаете ведь Владимира Ильича, — с торжеством говорила Крупская Каменеву, — он бы никогда не пошел на разрыв личных отношений, если бы не считал необходимым разгромить Сталина политически". […]Со своей стороны Крупская рассказывала мне о том глубоком недоверии, с каким Ленин относился к Сталину в последний период своей жизни. "Володя говорил: "У него (Крупская не назвала имени, а кивнула головой в сторону квартиры Сталина) нет элементарной честности, самой простой человеческой честности…"
[…] Ленин стремился придать своей оценке Сталина как можно менее обидное выражение. Но речь шла тем не менее о смещении Сталина с того единственного поста, который мог дать ему власть.
После всего того, что произошло в предшествовавшие месяцы, Завещание не могло явиться для Сталина неожиданностью. Тем не менее он воспринял его как жестокий удар. Когда он ознакомился впервые с текстом, который передала ему Крупская для будущего съезда партии, он в присутствии своего секретаря Мехлиса, ныне политического шефа Красной армии, и видного советского деятеля Сырцова, ныне исчезнувшего со сцены, разразился по адресу Ленина площадной бранью, которая выражала тогдашние его подлинные чувства по отношению к "учителю". Бажанов, другой бывший секретарь Сталина, описывает заседание ЦК, где Каменев впервые оглашал Завещание. "Тяжкое смущение парализовало всех присутствующих. Сталин, сидя на ступеньках трибуны президиума, чувствовал себя маленьким и жалким. Я глядел на него внимательно; несмотря на его самообладание и мнимое спокойствие, ясно можно было различить, что дело идет о его судьбе…" Радек, сидевший на этом памятном заседании возле меня, нагнулся ко мне со словами:
— Теперь они не посмеют идти против вас. […]
Я ответил Радеку:
— Наоборот, теперь им придется идти до конца, и притом как можно скорее.
Действительно, Завещание не только не приостановило внутренней борьбы, чего хотел Ленин, но, наоборот, придало ей лихорадочные темпы. Сталин не мог более сомневаться, что возвращение Ленина к работе означало бы для генерального секретаря политическую смерть. И наоборот: только смерть Ленина могла расчистить перед Сталиным дорогу. […]
Во время второго заболевания Ленина, видимо, в феврале 1923 года, Сталин на собрании членов Политбюро (Зиновьева, Каменева и автора этих строк) после удаления секретаря сообщил, что Ильич вызвал его неожиданно к себе и потребовал доставить ему яду. […]
Помню, насколько необычным, загадочным, не отвечающим обстоятельствам показалось мне лицо Сталина. Просьба, которую он передавал, имела трагический характер; на лице его застыла полуулыбка, точно на маске. Несоответствие между выражением лица и речью приходилось наблюдать у него и прежде. На этот раз оно имело совершенно невыносимый характер. Жуть усиливалась еще тем, что Сталин не высказал по поводу просьбы Ленина никакого мнения, как бы выжидая, что скажут другие: хотел ли он уловить оттенки чужих откликов, не связывая себя? Или же у него была своя затаенная мысль?.. Вижу перед собой молчаливого и бледного Каменева […] и растерянного, как во все острые моменты, Зиновьева. Знали ли они о просьбе Ленина еще до заседания? Или же Сталин подготовил неожиданность и для своих союзников по триумвирату?
