Элвис Пресли. Последний поезд в Мемфис - Гуральник Питер (книги читать бесплатно без регистрации полные txt, fb2) 📗
Элвис начал программу с «Heartbreak Hotel», затем представил «Long Tall Sally» как песню, написанную другом, которого он никогда не видел (Литтл Ричард). Вместе с Jordanaires спел «I Was the One», потребовал, чтобы Скотти выложился целиком на «Money Honey». Притворился, что рыгнул, представляя «I Got a Woman», а Билл подпевал ему высоким голоском. Затем, под бурные аплодисменты, объявил «Голубые замшевые ботинки». Далее он сообщил, что через несколько недель собирался вернуться для благотворительного концерта одного из фондов Press–Scimitar. И если кто–то не собирался туда приходить, «запомните одну вещь, друзья. Если вас там не будет, запомните…» — и он начал играть свою последнюю песню, до сих пор отсутствовавшую на альбомах, — «You Ain’t Nothin’ But a Hound Dog». Когда он допел до конца, аплодисменты стали еще громче, а Элвис, взглянув на Ди Джея, хитро повторил: «Дамы и господа, запомните одну вещь…» — и опять запел, снова и снова повторяя незамысловатый припев песни. Это был любопытный концерт, непохожий на спонтанные концерты в «Хайрайде» лишь шесть месяцев назад. Все же после двадцати минут и сам Элвис, и его поклонники валились с ног. После своего предыдущего концерта в «Эллис Аудиториум» Пресли вернулся на сцену и терпеливо раздавал автографы, но в этот раз он исчез со сцены в ночь, прежде чем стихли нескончаемые аплодисменты.
На следующий день он играл в Литл–Роке, потом в Спрингфилде, штат Миссури, в Де–Мойне, дальше — в Линкольне и Омахе, штат Небраска. В Канзас–Сити случился погром: зрители прорвались к музыкантам, разломали на куски ударную установку Ди Джея и контрабас Билла, а самого Ди Джея бросили в оркестровую яму. В Детройте его окрестили «ядерным взрывом». В родном Мемфисе газеты, комментируя карнавал, многозначительно заявили: «В Мемфисе люди всего несколько раз собирались под одной крышей, чтобы посмотреть на какую–то примечательность. Нынешний концерт блистал энергией и энтузиазмом, которых раньше наши городские мальчишки не демонстрировали».
Тем временем Хэнк Сноу начал спрашивать себя о том, что происходило с его деньгами. С момента подписания контракта с RCA прошло уже шесть месяцев, и он до сих пор не получил ни пенни от феноменальных продаж RCA, хотя обе стороны должны были иметь равные права. Хэнк уже навестил своего адвоката, который с удивлением узнал, что никаких бумаг о партнерстве подписано не было, и посоветовал Сноу настоять на подготовке хоть каких–то официальных документов. Сноу вообще с неохотой тревожил своих партнеров серьезными вопросами из–за боязни их обидеть. Однако почти сразу после концерта в Мемфисе он попытался обсудить с Паркером эту проблему, а Паркер «моментально завелся. Разгуливая взад и вперед по моему кабинету, он сказал, что, с его точки зрения, это сотрудничество должно быть прекращено по всем аспектам бизнеса… Подумав об этом, я спросил его через несколько минут: «Если мы это сделаем, что случится с нашим контрактом с Элвисом Пресли?» Он, попыхивая своей огромной сигарой, ткнул себя пальцем в грудь: «А у вас и нет контракта с Элвисом Пресли, он эксклюзивно мой».
Предполагалось, что 5 июня Элвис вновь выступит на шоу Милтона Берла. Большую часть предыдущей недели Пресли провел дома — первый долгий отпуск с начала года. Взвинченный от долгой жизни в дороге, он не мог спать более трех–четырех часов в сутки, и Глэдис постоянно переживала, что он себя уморит. «Я так горжусь своим мальчиком», — повторяла она снова и снова. По утрам она даже пораньше вставала, чтобы отвадить поклонниц и дать Элвису выспаться. И все же скрыться от них было невозможно: аккуратными рядами они поджидали на стоянке в ухоженном квартале, куда семья Пресли переехала в конце марта. Все, что им было нужно, — одним глазком увидеть Элвиса или кого–нибудь из семьи. Каждый раз, когда кто–нибудь приходил, мама Пресли открывала дверь в халате и тапочках и иногда разрешала девчонкам позвонить родителям. В жаркие дни она даже передавала им стакан холодной воды с Альбертой, новой помощницей по хозяйству. В конце концов, «им нравится мой мальчик». Иногда, говорила она своим друзьям, ей хотелось, чтобы Элвис бросил все немедленно и спокойно зажил нормальной жизнью. «Купил бы себе мебельный магазин… женился на приличной девушке и родил ребенка — и позволил ей присматривать за ним. Если бы он только все оставил и вернулся к нам в Мемфис, я была бы счастливейшим человеком в мире», — призналась она Фэй Харрис, старой соседке из Тьюпело.
Отец Пресли относился к происходящему еще с меньшим энтузиазмом. «Мне бы хотелось, — сказал он строителю Карлу Николсу, который делал кое–какую работу в доме, — чтобы они все исчезли». «Вас бы здесь не было, если бы не они», — ответил его приятель. Но отец Пресли все же чувствовал, что им и его семьей все пользуются. Ему нравилось играть в бильярд с Элвисом, или Вестером, его братом, или многочисленными родственниками и двоюродными братьями, которые поселились в доме с тех пор, как семья Пресли продвинулась по социальной лестнице. В тот момент Николс сооружал бассейн во внутреннем дворе, потому что Элвис считал, что всем будет приятно освежиться жарким летом. Но все же отец Пресли считал каждый пенни и к каждому гостю относился с большим подозрением, так что Элвису иногда приходилось объяснять друзьям, что отца не переделаешь.
Не то чтобы новый дом не казался уютным пристанищем — Глэдис наполнила комнаты вещами, которые Элвис называл «музеем о себе», и купила так много мебели, что старую пришлось выкинуть. Когда он раздумывал над своей жизнью, ему нравилось то, что он видел. Ему импонировал бледно–зеленый семикомнатный дом, который выглядел так богато, что он бы и мечтать не смел жить в таком в начале своей карьеры. Он гордился своими мамой и папой — его мама никогда не поменяется, ей ничего не было нужно для себя, и простого домика и огорода ей было вполне достаточно. И плевать он хотел, что люди, живущие в этом квартале зазнаек, считали ее недостойной себя. В общем–то, соседи были вполне сносными. Просто чем дальше, тем меньше был разрыв между его личной и общественной жизнью. Боб Нил предупреждал, что так оно и будет. Тогда Элвис ему не очень–то поверил, а сейчас ему было все равно. Не настолько эта жизнь отличалась, как рассказал он господину Джонсону из газеты, от той, которую он до сих пор вел. «Это ведь случилось не вдруг. Все было точно так же, когда я только начал. Единственная разница — толпа народу больше».
В какой–то степени ему такая ситуация даже нравилась. Поклонники были живым свидетельством его успеха. Другие звезды, читал Пресли в киножурналах, терпеть не могли общественного внимания, но он их не понимал. Поклонники — это моя жизнь, повторял он снова и снова. Иногда он часами стоял на улице, раздавая автографы. «К тому же, — сказал он Эдвину Миллеру, репортеру из журнала «Севентин», который в то время писал о нем статью, — вы откажете в автографе одному человеку, потому что уже подписали сто, а он запомнит лишь, что именно ему сказали «нет». Я никогда не делаю ничего подобного, несмотря на усталость». Иногда Глэдис приходилось два или три раза звать его к ужину.
На второй день своего пребывания дома Элвис поехал на прогулку в своем розовом «Кадиллаке» и узнал в толпе поклонниц Джун Джуанико. Почти год назад, когда он выступал на военной авиабазе «Кислер» в Билокси, он пригласил эту хорошенькую девушку на свидание. Они разговорились, и, когда он узнал, что она неделю гостила в Мемфисе со своими друзьями, сказал, что позвонит ей в гостиницу утром, может быть, им удастся встретиться. Чуть позже он приехал к дому Дикси на Люси–стрит. Дикси только что вернулась с репетиции школьного выпускного вечера и была одета в свое выпускное платье. Когда Элвис предложил покататься, она быстро влезла в джинсы, пристроилась на его мотоцикл и предоставила родителям объяснять свое отсутствие ее тогдашнему приятелю.
А остаток недели он провел с Джун — встретились они около школы Элвиса «Хьюмз», остановились перед студией «Мемфис Рекординг Сервис», прогулялись до гостиницы «Чиска», где он представил ее Дьюи. Потом Элвис показал ей квартал, где он вырос, компанию «Кроун Электрик» на другой стороне улицы и грузовик, за рулем которого он когда–то сидел. Он представил ее Бернарду и Гаю Лански и купил ей мотоциклетный шлем, совсем как у него. Потом они поехали на Мэд–Айленд — он мчался на мотоцикле так быстро, что оба испугались. Он заставил ее положить руку ему на грудь, чтобы почувствовать, как бьется сердце. Это было похоже на их первое свидание в Билокси год назад, когда они сидели на пирсе около гостиницы «Уайт Хауз» до трех или четырех часов утра. «Я очень волновалась и боялась самой себя. Моя мама говорила мне: «Имей холодную голову на плечах. Когда окажешься в сомнительной ситуации, подумай: «А что бы сказала моя мама, если бы меня сейчас увидела?» И вот этот парень целует меня в шею своими мягкими губами и тихонько разворачивает меня к себе, и я не знаю, начнет он ко мне приставать или нет, но знаю, что не буду возражать. Так что я трясусь от страха, а когда он прижимает меня к себе, чувствую, что и он тоже трясется. Мы засмеялись, и он сказал: «Кто из нас больше нервничает, ты или я?» — и мы засмеялись снова».
