Над Курской дугой - Ворожейкин Арсений Васильевич (книги бесплатно без txt) 📗
Об этом догадывались и мы, ну хотя бы по тому, что из лазарета срочно эвакуировали в тыл всех лежачих больных. Оставляли только тех, кто может вернуться в строй. А ночное движение войск из тыла к фронту?
Миша Сачков, воспользовавшись случаем, попросил:
— Возьмите нас на аэродром. Мы уже готовы к делу.
Василяка одобрительно рассмеялся и пригласил на речку.
— Наверно, теперь погоним фрицев без остановки прямо до Берлина, — предположил Сачков.
— И ты оттуда отпуск возьмешь, поедешь к себе на Тамбовщину, к старикам, — напомнил Василяка недавний разговор, когда Сачков отказывался от поездки в дом отдыха.
— Только из Берлина! — рассмеялся Сачков. Остановились на берегу. Василяка, будто рассуждая сам с собой, сказал:
— Вот не пойму, почему, когда говорим о разгроме фашистской Германии, останавливаемся на Берлине? А ведь экономическая-то сила немецкого милитаризма в первую очередь в Руре, а не в Берлине. Там фашизм тоже надо добивать. Иначе заправилы Рура вновь поднимут голову.
Слова Владимира Степановича тогда как-то не дошли до глубины сознания. И только спустя много лет пришлось над ними задуматься.
Потом майор рассказал о похоронах Емельяна Чернышева.
— Нужно бы на могилке памятник поставить, — предложили мы.
— Кроме деревянной пирамидки, ничего не сумели сделать… А памятник — большое дело. Только одним своим видом он вечно напоминает живым, кому они обязаны своим счастьем, а потом для родных… — и тут же, вспомнив наш прежний разговор, командир полка опросил: — Неужели у Чернышева никаких личных вещей не было?
— Нет, — ответил я и повторил слова Емельяна, сказанные однажды под крылом самолета: — «Теперь осталось у меня своего — только я, остальное все общественно-государственное».
— Жалко, — горевал Василяка. — Жалко, что родным ничего на память не можем послать.
Командир полка упрекнул за то, что мы невнимательно относимся к вещам погибших товарищей.
— Вещи покойников хранят в себе яд, — напомнил я афоризм из какой-то книги. — Они могут только расстраивать людей, вызывать слезы. А зачем это?
Василяка надолго замолчал, размышляя о чем-то. Потом заговорил:
— Я не хотел огорчать, но вижу, что вы уже снова готовы в строй. Все расскажу. Будет полезно…
В те дни, что мы провели на отдыхе, полк имел тяжелые воздушные бои, новые потери. Погиб Алексей Карнаухов. Выведено из строя еще несколько самолетов. Противник при нападении на штурмовиков изменил свою тактику. Если раньше «мессеры», как правило, производили атаки сверху, то теперь нападают с высоты, только чтобы отвлечь наших истребителей от штурмовиков. А как только «яки» ввяжутся в бой, к «илам» снизу подбираются новые пары немецких истребителей. И главное, сверху очень трудно заметить их. Выкрашенные под цвет местности, они сливаются с окружающим фоном.
Наши истребители пробовали ходить на низких высотах, стараясь защищать штурмовиков снизу, но неудачно: очень мал обзор, не всегда удавалось вовремя заметить противника. А когда обнаруживали врага, с трудом отбивали его атаки, так как занимали невыгодное положение: не было ни высоты, ни скорости.
— У вас теперь головы свежие, подумайте, как лучше строить наши боевые порядки, — посоветовал Василяка. — Я полагаю, фашистам этот прием потом дорого обойдется. Он рассчитан на простачков.
— Да, это глупая дерзость, — отозвался Сачков.
— Правильно, — подтвердил Василяка. — Только мы должны противопоставить им расчет, тогда действительно их дерзость обернется глупостью… А что касается самолетов, то в них теперь полк недостатка не испытывает. Вас уже ждут две новенькие машины. Обещают еще подкинуть, да вот летчиков пока не хватает…
На утомленном лице майора появилась довольная улыбка.
— Впервые за всю войну у нас самолетов больше, чем летчиков. А ведь выиграли такую битву!
— Молодежи, говорят, много пришло. Тренируются в девяносто первом полку нашей дивизии, — заметил Сачков. — Почему этих летчиков не дают нам? Мы бы их быстро ввели в строй.
— Просил. Обещали прислать… в свое время. Опять вспомнили о Карнаухове. Василяка рассказал:
— Алексей со своим напарником дрался против пятнадцати истребителей — и не дрогнул. Да еще глубоко в тылу противника. Умно и честно выполнил свой долг до конца… Чтоб о человеке судить, надо хорошенько к нему присмотреться.
Это был камушек в наш огород. После того как Карнаухов не вступил в бой с фашистскими бомбардировщиками Хе-111, мы как-то сразу утратили веру в него. Некоторые предлагали даже за трусость привлечь его к партийной ответственности. «Пусть будет уроком для других», — рассуждали они. На первый взгляд так бы и следовало поступить. Но командир полка считал, что Карнаухов уже глубоко осознал свой поступок, осудил свою минутную слабость. Наказать такого в партийном порядке — значит совсем придавить его морально.
Нужно верить человеку, на совесть его надеяться. А кнут требуется только в крайних случаях. Когда человек споткнулся, да тут же сам поднялся и пошел уверенно — зачем же подстегивать?..
— Чуть было не забыл, — садясь в машину, спохватился Василяка. — Иван Моря нашелся. Прислал письмо. Лежит в госпитале. После поправки собирается приехать в полк.
— А что пишет о здоровье?
— Об этом почему-то умалчивает…
Василяка пообещал прислать за нами машину. Он мог бы, конечно, и сам захватить нас с собой. Но, видимо, и впрямь не знал, что в ту же ночь на 25 августа, войска Воронежского фронта перейдут в наступление.
