Крушение России. 1917 - Никонов Вячеслав (читаем книги онлайн бесплатно полностью .txt, .fb2) 📗
После этого за 72 дня своей работы под председательством юриста с мировым именем, кадета Сергея Муромцева Дума не рассмотрела ни одного закона, но успела потребовать отставки правительства и формирования нового кабинета из думского большинства, упразднения Государственного совета, безвозмездной национализации помещичьих земель, отмены смертной казни и чрезвычайного положения. Даже в выделении чрезвычайного кредита для борьбы с голодом в связи с неурожаем 1905 года правительству было отказано, поскольку у него будто бы итак много денег на всякие бесполезные и даже вредные дела, типа содержания полиции. «Когда этой Думе прочитывали с трибуны, сколько террористических убийств совершено в разных местах, иные депутаты кричали с кресел: «Мало!» Дума собралась непримиримее и резче, чем сама Россия, собралась — не копаться в скучной законодательной работе да по комиссиям, не утверждать и исправлять какие-то законы или бюджеты, а соединенным криком сдунуть с мест, сорвать и это правительство, и эту монархию, — открыть России путь блистательного республиканства из лучших университетских и митинговых умов под благородной среброволосой копной профессора Муромцева» [707], — писал Солженицын в «Красном колесе».
Николай II, тем не менее, готов был взаимодействовать с думцами. Более того, он всерьез рассматривал возможность формирования кадетского правительства во главе с Муромцевым и с Милюковым в роли руководителя МВД. По сути, речь могла идти об изменении конституционного строя и переходе от монархии дуалистической к парламентарной. Соответствующие консультации вел тогдашний дворцовый комендант Трепов, сторонник этой идеи. Столыпин был против, считая, что людям без малейшего опыта государственного управления в правительстве делать нечего. Но он не поддерживал и идею роспуска Думы, на чем настаивал Горемыкин. Когда царь показал список возможного кабинета, состоящего из лидеров кадетов, Коковцову, тот заметил: «Эта группа в своем стремлении захватить власть слишком много наобещала крайним левым элементам и слишком явно попала уже в зависимость от них, чтобы удержаться на поверхности. Она сама будет сметена этими элементами, и я не вижу, на чем и где можно остановиться» [708]. Коковцов был весьма прозорлив.
Не обнаружив никого среди кадетов, император встретился с политиками, в Госдуму не входившими, но пользовавшимися ее расположением — с князем Георгием Львовым и Александром Гучковым (будущими лидерами Временного правительства). После чего написал Столыпину: «Говорил с каждым по часу. Вынес глубокое убеждение, что они не годятся в министры сейчас. Они не люди дела, т. е. государственного управления, в особенности Львов. Поэтому приходится отказаться от старания привлечь их в совет министров. Надо искать ближе» [709]. Именно тогда взор императора обратился на Столыпина.
Горемыкин слишком долго не решался распустить Думу, ожидая прямой санкции царя, и за эту нерешительность поплатился креслом.
Чему был скорее рад, потому что мысль о необходимости еще и еще раз выходить на думскую трибуну его явно не грела. Как подчеркивал Сергей Витте, «если бы кадеты обладали хоть малой долей государственного благоразумия и понимания действительности и партия эта решилась бы отрезать от себя «революционный хвост», то первая Дума просуществовала бы долго, вероятно, имела бы за собой историческую честь введения и воплощения русской конституции так, как она была определена 17-м октября» [710]. Палата была распущена.
Сто девяносто депутатов после этого собрались в Финляндии под председательством Муромцева и подписали «Выборгское воззвание», где объяснили роспуск Думы преследованиями со стороны правительства за желание экспроприировать земли в пользу крестьян и призвали народ не давать ни одной копейки в казну, ни одного солдата в армию. Николай II и Столыпин отнеслись к такому закононепослушанию относительно спокойно: поставившие свою подпись под воззванием — в основном кадеты — не были допущены к очередным выборам.
В правительственных кругах Первую Думу запомнили как парламент «политического легкомыслия и государственной неопытности», а в интеллигентских — как Думу «народного гнева». Столыпин стал премьером, в правительстве начали готовить новый избирательный закон, который дал бы большее представительство благонамеренным элементам. Вторую же Думу избирали по закону старому.
Выборы на сей раз не стали бойкотировать социалисты, даже эсеры шли на них под собственным гордо развернутым флагом. «Еще не переступив порога Таврического дворца, будущие парламентарии заявляли, что идут в Думу, чтобы взрывать ее изнутри, чтобы продолжать углублять революцию» [711]. Кадеты потеряли в результате выборов 80 мест, зато почто 120 мест достались ультралевым — эсерам, социал-демократам и энесам, заметно расширили свою фракцию правые. Кадеты сохранили руководящие посты, спикером был избран председатель их московского губернского комитета мировой судья Федор Головин, но контрольного пакета у них уже не было. Вторая Дума стала еще более оппозиционной, чем ее предшественница, если это можно себе представить.
Правительство попыталось путем закулисных маневров образовать коалицию либералов и правых, но из этого ничего не вышло — кадеты предпочли альянс с левыми. В результате весь пакет реформ Столыпина — в основе своей весьма либеральный — оказался заблокирован именно либералами. Премьер честно старался наладить диалог, проводя много времени в Думе, но безрезультатно. После 103 дней работы он выступил инициатором ее роспуска, причем по жесткому, внеконституционному сценарию — со сменой избирательной системы законом, не утвержденным парламентом.
Поводом для разгона стал отказ снять депутатскую неприкосновенность с ряда коллег-социалистов, обвинявшихся в терроризме и других антигосударственных преступлениях. Другие причины Столыпин объяснил четырем вменяемым представителям кадетов, которых принял незадолго до роспуска Думы. Он не видел ни одного шанса на то, чтобы кадеты и левые поддержали его аграрную реформу, ключевую в деле модернизации России [712]. Умеренно либеральные реформы надо было спасать от либералов радикальных и от социалистов.
Дата роспуска II Думы — 3 июня 1907 года — был объявлена всей прогрессивной общественностью днем государственного переворота. «В этот июньский вечер в Таврическом дворце среди депутатов, журналистов, публики царило недоумение, напоминающее негодующее единодушие Первой Думы, — написала Тыркова-Вильямс. — В военный заговор никто не верил. Подробности обвинения казались подстроенными, неправдоподобными. Членов с.-д. фракции окружали. Даже противники выражали им сочувствие, убеждали их скрыться, готовы были им в этом помочь». Меньшевик Церетели произнес пламенную прощальную речь, после чего вместе с рядом коллег был арестован, а затем отправлен в Сибирь.
III Дума (1907–1912), где сложилось прочное правоцентристское большинство под руководством октябристов, оказалась самой эффективной за всю историю дореволюционного российского парламентаризма. Было одобрено 2197 законопроектов, заложена законодательная база рыночной экономики. Огромный прорыв был достигнут в создании нормальной правовой базы землеустройства и землепользования. Из-за принятия большого количества актов в сфере просвещения III Дума была известна современникам как «Дума просвещения», в отличие от своей предшественницы — «Думы невежества».
Однако и у III Думы была ахиллесова пята. «Все законопроекты подготавливались правительством, за которым, по существу, безраздельно оставалось право законодательного почина, но проекты Столыпина для Думы представлялись слишком консервативными, а для Гос. Совета, наоборот, чрезмерно радикальными. Прорваться между Сциллой и Харибдой, даже задействовав статью 87, не удавалось» [713], — отмечал историк отечественного парламентаризма. Так, из-за противодействия верхней палаты остались нерешенными внесенные правительством вопросы о волостном земстве, кооперации, самоуправлении церковных общин, введении земства в Сибири и в ряде других мест, где его все еще не было. Дума не была расположена заниматься законодательным расширением прав человека, тем более что Госсовет его, скорее всего, не утвердил бы.
