Говорят сталинские наркомы - Куманев Георгий Александрович (читаем книги онлайн бесплатно полностью без сокращений TXT) 📗
Сталин, например, мог прийти в четыре часа, а потом в восемь часов. Сегодня он закончил работать в одиннадцать часов вечера, а пришел в восемь часов утра и т. д.
У меня на улице Горького была кремлевская вертушка. Звонит. Берешь трубку:
— Вы почему не спите?
Я говорю:
— Позвольте, Вы звоните, значит Вы считаете, что я не должен спать.
Всегда все люди были на месте. Было организовано так, чтобы они могли быть быстро поставлены в известность.
На заседаниях не было никаких стенограмм, никаких протоколов, никаких технических работников. Правда, позднее Сталин дал указания управделами СНК Я. Е. Чадаеву кое–что записывать и стал приглашать его на заседания.
Сталин подписывал документы, часто не читая — это до тех пор, пока вы себя где–то не скомпрометировали. Все было построено на громадном доверии. Однако стоило ему только (может быть, это чисто национальная черта) убедиться, что этот человек — мошенник, что он обманул, ловчит, судьба такого работника была решена.
Но в результате такого доверия было так, что много на тебя нагромождали обязанностей. Особенно Берия любил — он сотнями тысяч записывал валенки за счет военного ведомства. Если бы сказать Сталину, то он разорвал бы такой документ, и Берия больше ни одного документа не подписал бы у него.
Я давал Сталину тысячи документов на подпись, но готовя эти документы, за каждой буквой следил. У Маленкова и Берия есть какой–то вес, а какой же у меня вес?
Следует также иметь в виду, что, если у вас имелось важное и неотложное дело, можно было прийти в кабинет Сталина и без приглашения. Я так делал неоднократно, и Сталин меня ни разу не выгонял. Да он и никого не выгонял.
Надо было сидеть и слушать. Но когда создавалась какая–то пауза; я обычно говорил:
— У меня есть один вопрос.
— Сидите. (Что означало — этот вопрос он будет рассматривать.)
Однажды я прихожу к Сталину и говорю, что надо выпустить
постановление ГКО, устанавливающее порядок санитарной обработки бойцов, следующих на фронт, в Москве.
— Для чего?
— Поскольку у нас в Поволжье сыпной тиф, надо гарантировать от заноса на фронт эпидемии.
— Чтобы вы с фронта растащили заразу?
— Нет, товарищ Сталин.
— Вы ничего не знаете. Давайте Смирнова.
Вызвали начальника Главного медицинского управления Красной Армии Е. И. Смирнова. Смирнов начинает рассказывать ему, что положение у нас действительно тревожное, и, чтобы обезопасить фронт от проникновения эпидемии, надо проделать эту операцию.
— И Вы ничего не знаете. Давайте Митерева.
Пришел нарком здравоохранения СССР Г. А. Митерев и убедил, что это надо сделать, что необходимо обезопасить армию от проникновения эпидемии на фронт.
Бывали и другие казусы. Авиация просит дать на подготовку кадров 2200 тыс. тонн высокооктанового бензина, а мы можем выделить максимум 700 тыс. тонн. Генерал–полковник В. В. Никитин из Управления снабжения горючим НКО докладывает, что Хрулев дает очень мало бензина, мы не можем выполнить программу подготовки летчиков, которая утверждена ГКО. Сталин вызывает меня. Я ему докладываю, что у нас ресурсы бензина не позволяют дать больше 700 тыс. тонн, а кроме того, план распределения бензина мы уже утвердили, там записано 700 тыс. тонн, и теперь надо только пересматривать план.
Он ничего не говорит, вызывает Поскребышева:
— Ну–ка, Микояна сюда.
Приходит Микоян. Сталин к нему обращается и говорит.
— Летчики просят 2200 тыс. тонн высокооктанового бензина.
Тов. Хрулев дает только 700 тыс. тонн. Можно удовлетворить просьбу летчиков?
— Можно.
Я тут же Микояну говорю:
— За счет чего?
— У меня кое–что есть.
— Нет, Анастас Иванович, ничего больше нет. Я записал в этот план полностью все, что у нас запланировано получить из Америки, но процентов пятнадцать–двадцать танкеров гибнет, немцы их уничтожают. Я все это подсчитал.
Сталин вмешивается и говорит:
— Что вы спорите? Микоян этим делом ведает и знает.
Я отвечаю:
— Нет, товарищ Сталин, он этим не ведает и не в курсе дела, и я сейчас ему объясню, что он не сможет этого сделать.
Сталин спрашивает:
— Что есть реального?
Я поясняю.
— В этом плане есть 500 тыс. тонн резервов Ставки. Распределяйте этот резерв Ставки.
— Что же я без резерва останусь? Не годится.
Уходим. После этого разговора Микоян вызывает М. И. Корми- лицына — начальника Управления снабжения горючим:
— Прибавьте 500 тыс. тонн.
Тот отвечает:
— Я ничего не могу прибавить.
Микоян заявляет:
— Позвоните Хрулеву, пусть Хрулев это сделает.
— Ничего не надо звонить Хрулеву.
Кормилицын возвращается, приходит ко мне и рассказывает.
Я говорю:
— Делай, если он тебе приказал.
Я не видел, чтобы Сталину кто–нибудь возражал, что этого сделать нельзя, а когда я возражал, он говорил:
— Что это за человек, ему хоть кол на голове теши, он все свое.
Г. А. Куманев: Как Вы стали наркомом путей сообщения СССР
и почему новые сложные обязанности пришлось выполнять наряду с прежними?
А. В. Хрулев: В первой половине марта 1942 г., находясь по распоряжению Сталина на Калининском фронте (в это время был у командующего 4‑й ударной армии генерал–лейтенанта Ф. И. Голикова), я получил приказ о срочном возвращении в Москву. Так как дороги были зимние, не очень хорошие, а расстояние, которое отделяло меня от Москвы, было равно 500 км. Я с рассветом выехал из 4‑й армии, а глубокой ночью был уже в Москве.
Явившись к себе на службу, я сразу же позвонил Поскребышеву и попросил его доложить Сталину о моем прибытии. Поскребышев дал телефон, по которому находился Сталин, и предложил мне лично соединиться с ним. Когда я позвонил Сталину, он мне заявил, что вызвал меня с фронта по чрезвычайным обстоятельствам, а именно — по причине создавшейся критической ситуации на железнодорожном транспорте, и тут же сообщил, что для рассмотрения вопроса о работе железнодорожного транспорта создана комиссия из членов ГКО, в которую он бы считал необходимым включить и меня. Я просил меня в нее не включать, а что касается моего участия в работе Комиссии, то я могу выполнять любое поручение, не будучи ее членом. Но через час я получил постановление ГКО (это было 14 марта), в котором говорилось, что «в состав руководящей пятерки по делам НКПС» дополнительно включаются Микоян и Хрулев.
Пока шел разговор о моем участии в Комиссии, Сталин ни разу не упомянул о работе Л. М. Кагановича, стараясь рассказать мне, как это ему представлялось, о состоянии железнодорожного транспорта, о состоянии перевозок. Он, видимо, уже был кем–то достаточно осведомлен о сложившемся положении, когда говорил о Ярославской, Северной, Казанской дорогах, забитых составами поездов. Движение по ним уже почти прекратилось. Что касается таких дорог, как Сталинградская, Пензенская, Куйбышевская, Рязано — Уральская, Южно — Уральская, то они были на грани паралича, не пускали поездов и не принимали их.
Критическое положение на железнодорожном транспорте сложилось в результате ежемесячного ухудшения работы железных дорог, и только, видимо, благодаря тому, что нарком путей сообщения Каганович не докладывал о назревающей катастрофе, железнодорожный транспорт действительно зашел в тупик. Но не потому, что люди не умели работать или не умели и не хотели понимать происходящих событий.
Работа железнодорожного транспорта резко ухудшилась главным образом потому, что нарком путей сообщения не признавал вообще никаких советов со стороны сотрудников НКПС. Между тем они вносили немало ценных предложений, чтобы выйти из создавшегося положения. Каганович же кроме истерики ничем не отвечал на эти предложения и советы работников транспорта.
А тут еще начали давать о себе знать малые запасы угля на железнодорожном транспорте. Поэтому вопросу правительство постоянно вводилось в заблуждение относительно средней обеспеченности железных дорог топливом. Мол, с этим делом в целом все в порядке. На самом деле все выглядело по–другому. Дело в том, что к началу войны запас топлива был годовой на дальневосточных дорогах и месячный запас на западных, юго–западных, северо–западных и центральных железных дорогах. Захватывая обширные районы Западно — Европейской части СССР, противник не давал нам возможности вывезти даже те незначительные запасы угля, которые там имелись. Наше отступление было очень спешным и не позволило железнодорожникам полностью эвакуировать также паровозы, вагоны и другое транспортное оборудование и имущество.
