Ленинград действует. Книга 2 - Лукницкий Павел Николаевич (читать полностью книгу без регистрации TXT) 📗
В душе у меня – томление, острое, непроходящее. Последнее время это томление не дает покоя ни ночами – вновь бессонными, ни в дневные часы, когда, преодолевая свое душевное состояние, я работаю.
В окружающем меня мире – тишина. Все та же проклятая тишина ожидания!
1 июля. Лес у Городища
После ночного дежурства я спал – спал недолго, в своем спальном мешке, разложенном на грязных, вывезенных в лес из деревни воротах, в захламленной палатке.
Сейчас я резал бумагу. Это делаем мы все по очереди, выкатывая огромный рулон на лесную траву. А перед тем изучал карту окрестностей Ленинграда. Я часто всматриваюсь в эту карту, как во всю свою жизнь. Разглядывая печальные мертвые ветви деревьев зимою, всегда представляешь себе ту нежную зелень, какая оживит их весною. Зимняя голизна деревьев – явление законное. Но невероятным нарушением естественных законов природы представляется то, что я читаю теперь в тягостно томящей сознание карте. Стрельна, Урицк, Пушкин на этой подробной карте «километровке» почти срослись с Ленинградом. А в них стоят орудия врага. Я вижу, как рыжеволосый гитлеровец жирным пальцем водит по черным квадратикам ленинградских кварталов, по белым линиям улиц, выбирая, куда на сей раз пустить залп смертоносных снарядов. От ленивой, преступной его фантазии зависит в эту минуту жизнь тех или иных ленинградцев, существование архитектурных ансамблей. Что выберет он? В какую точку ударит сейчас снаряд? Какие женщины, только что входившие в магазин за пудрой, в женском неугомонном стремлении скрыть от своих друзей и попросту от прохожих следы страшной зимы на своем молодом лице, – какие женщины через минуту погибнут на взрытом асфальте, искромсанные рваным металлом?
Как могло все это случиться? – Ведь это же не бред, рожденный мучительными кошмарами, распаленным мозгом умалишенного. Это действительность, день, в котором я живу, та минута, в какую веду эту вот запись моего дневника!..
Сегодня ночью, когда, дежуря, я бродил вокруг палаток, голос диктора разносил над притихшим лесом тяжелые новости очередной сводки: об ожесточенных, но отбитых нами атаках па Севастополь, об уничтоженных на Курском направлении ста пятидесяти танках… Никаких подробностей!
Три дня назад немцы восточнее Курска начали повое наступление. После неудачи майского наступления Юго-Западного фронта и прорыва немецких танков в тыл войск этого фронта, а затем поражения советских войск под Харьковом положение наше на юге весьма тревожно.
Каждый следующий день теперь грозит нам потерей Севастополя, сражающегося с поразительным героизмом, но уже разрушенного полностью и, кажется, обреченного…
Газетные сообщения скупы, лаконичны. Но если внимательно вглядеться в карту, то… захваченный немцами наш плацдарм в районе Лозовой и Барвенкова… Северный Донец… Направление на Воронеж…
Словом, летняя кампания Гитлера в этом году началась на юге. И опасность там нарастает!..
3 июля Лес у Городища
Просыпаюсь. Все мокро – дождь и вчера и ночью. Спать хоть и в мешке, но на шинели, подложенной под бок, было неудобно. Кто-то кусал, – кусают теперь муравьи, комары, клещи и кое-когда появляющиеся (например, в чистом белье, после прачки) вши…
Проснувшись, скручиваю цигарку и смотрю па Всеволода Рождественского. Он спит рядом, под шинелью и одеялом, с нахлобученной на голову, как колпак, пилоткой.
И потом смотрю на фотокорреспондента ТАСС Чертова: он спит на двух сдвинутых рулонах бумаги, подложив под себя истрепанную карту мира, накрывшись шинелью и грязным брезентом, в меховой шапке и сапогах.
Чиркаю спичкой. Курю.
– Да… – пробудившись, произносит Всеволод Рождественский. – Началась агония Севастополя…
Пауза. Долгое молчание. Все курят.
– Да… – говорит Григорий Чертов. – Теперь несколько дней в сводках будут опубликовывать: Продолжаются уличные бои…
Пауза. Долгое молчание. Все курят, и Чертов добавляет:
– Летнее наступление Гитлера началось… И снова молчание. И наконец Всеволод:
– Как это бесконечно далеко от наших фанфар предвоенной поры – тридцать седьмого тридцать восьмого тридцать девятого года…
Что-то думает и добавляет:
– Песня: «Если завтра война, если завтра в поход, мы сегодня к походу готовы…»
Чертов:
– За эту песню человек получил орден. Всеволод:
– Эту песню никто впоследствии не мог слышать без болезненного содрогания…
Опять молчание. По тенту палатки стучат капли дождя. И Всеволод говорит:
– Если англичане и будут вытаскивать, то только чтобы всю славу приписать себе.
– Спасти Севастополь, – говорю я, – сейчас могло бы только: или необычайной силы наш удар от Ростова, или налеты тысячи американских самолетов па немцев, штурмующих город…
Всеволод:
– Мы ничего не знаем, что делается в мире. Мировая политика дело темное, разберись в буржуазных душах! Все они одинаковы: друзья и враги!
Разговор о Египте, где англичан бьют. Рассуждаем: если немцы перережут Суэцкий канал, то, быть может, англичане тогда возьмутся за ум, немедленно откроют Второй фронт, боясь уже не справиться потом с немцами, ежели те не будут немедленно разбиты па полях Советского Союза.
И опять молчание. Всеволод:
– Есть только один несомненный факт. Под Москвою зимой мы немцев остановили, мы сами, – никто нам не помогал. Нужно второе такое же чудо. И тогда наши тайные недоброжелатели станут нашими друзьями.
Чертов:
– Если что?..
– Если мы опять остановим немцев.
Беседуем о несравненном героизме защитников Севастополя. Этот героизм будет вспоминаться столетиями.
Мысли о Севастополе не дают мне покоя все последние дни. Значение Севастополя огромно, – может быть, больше Киева и Харькова… Но что еще может спасти чудесный город? Больно представить себе судьбу героев – его защитников, если Севастополь падет. Моряки – разве это не храбрейшие паши люди? Они да летчики, саперы, танкисты…
И опять, опять опять мысли о Ленинграде и о всех возможных вариантах событий, которые должны наступить здесь: неизменность того, что есть, и приход осени, и вторая зима – такая же? Или попытка немцев задушить город и, собрав все силы, взять его?
Все зависит от положения на других фронтах. Если там в ближайшее время мы гитлеровцев погоним, то они здесь не только не смогут предпринять никакой попытки наступления, но их сравнительно нетрудно будет погнать отсюда наличествующими нашими силами. В противном случае – битва здесь предстоит жесточайшая…
4 июля. Утро Лес у Городища
И вот утром сообщение: наши войска оставили Севастополь. Об этом так трудно, так больно думать, что здесь и записывать ничего не могу… За завтраком в столовой – общее молчание. Всякий смех все «постороннее» воспринимается как нечто чудовищно нетактичное как резкий удар бича.
Но говорить о Севастополе – всякий понимает – нe следует, не следует потому что любой разговор об этом может только усугубить тяжелое настроение, а дух дух армии и мой собственный, как одного – пусть мельчайшего – из ее элементов, должен быть бодр.
И потому молчаливы и сосредоточенны все вообще.
4 июля Вечер. Деревня Сирокаска Политотдел армии
Лес у деревни Сирокаски. Шлагбаум при выезде на большую дорогу. Бронемашины и бойцы с них. Столик, срезы березок. День сегодня был жарким.
Сложилось стихотворение, оно начинается строками:
И заканчивается так:
Десять тысяч снарядов легло на участок, занимаемый одной ротой, в Севастополе. Десять тысяч снарядов! Это невозможно даже представить себе! А рота не побежала!
