Ради тебя, Ленинград! (Из летописи «Дороги жизни») - Чечин Олег Иванович "Составитель" (читать книги .TXT) 📗
Такой способ передвижения быстро утомлял. Силы у меня оказалось не так уж много, давало знать длительное недоедание. А тут еще в середине дня резко потеплело. Снег начал прилипать к обуткам тяжелыми комьями.
Набежали облака. Осиновецкий маяк скрылся, а маяк Кареджи еще не показался. До восточного берега было слишком далеко. Ориентироваться можно было только по компасу. Я упрямо шел и шел на восток. И вдруг услышал над головой звенящий гул мотора. Низко, почти на бреющем полете путь мне пересек «мессершмитт». Он летел точно на север.
Я упал в снег, надеясь на свой белый маскхалат. Но летчик, видно, заметил меня раньше. Он развернулся и, спустившись еще ниже, сделал новый заход. Я вжался в снег, не успев сбросить лыжи. Они теперь выдавали меня.
Приглушенно ударил пулемет. Но бил он редко — одиночными выстрелами. У летчика, видно, был на исходе боезапас. Одна из пуль подняла снежный фонтан перед моим лицом. Снег попал за ворот и неприятно холодил кожу. Краем глаза я увидел совсем близко над собой накренившееся крыло с черным крестом. «Мессершмитт» задрал кверху нос и начал набирать высоту.
Фашистские пули хоть и не задели меня, но настроение испортили. От слабости кружилась голова. Я напряг всю свою волю, чтобы приподняться и встать. И тут только заметил, что рядом со мной трещина, через которую уже выступила вода. Снег пропитался ею на большом участке.
Пришлось долго идти в обход. Снег отсырел не только из-за воды. Он таял от внезапно пришедшего на Ладогу тепла. С каждым шагом все труднее было передвигать лыжи. Я часто останавливался и очищал их от снежных комьев. Но они снова быстро налипали на лыжи. Ноги были словно в колодках.
Наконец на исходе дня проглянула игла маяка. Я добрался до него уже в сумерках.
Здесь располагались моряки. Они охраняли маяк и жили рядом в небольшой деревянной постройке. После проверки документов меня провели к печке обогреться. Место возле нее мне уступил моряк, который оказался моим старым знакомым. Я виделся с ним на острове Большой Зеленец в ночь с 17 на 18 ноября…
…Я был тогда в составе разведотряда, который прокладывал ледовую трассу между Коккоревом и Кобоной. Мы уже прошли самую опасную часть пути и рассчитывали заночевать на Зеленце. Местный проводник утверждал, что там должна быть рыбачья землянка.
В кромешной темноте нельзя было отличить, где кончается лед и начинается небо. Лишь время от времени справа, в районе Синявинских болот, вспыхивали разрывы снарядов. Там, в двенадцати километрах от нас, шли тяжелые бои. А впереди была чернота. Каждый из нас до боли в глазах вглядывался в нее, надеясь увидеть камни или кустарник.
Первым очертания острова заметил Юра Кушелев — 19-летний связной командира отряда Л. Н. Соколова. Этот паренек провалился одной ногой под лед на фарватере, где вода едва замерзла, и больше всех стремился поскорее выбраться на сушу. Убедившись, что связной не ошибся, Л. Н. Соколов приказал передать шепотом по цепи команду остановиться. Но мы не знали, кто на Большом Зеленце — свои или противник.
Посовещавшись с офицерами, командир отряда решил двигаться к острову развернутым фронтом, оставив в резерве пять человек. Но едва мы сделали несколько шагов, как в напряженной тишине прозвучал грозный окрик:
— Стой! Иначе уложу всех!
Из-за камня на берегу показалась черная фигура в бушлате, с поднятой над головой гранатой.
— Сдурел ты, парень, что ли? — крикнул Юра Кушелев. — Замахиваешься на своих!
— Свои! Свои! Русские! — сразу послышалось из нашей цепи.
Затем снова наступила тишина. Черная фигура спряталась за камень. Мы залегли, плотно прижавшись ко льду.
— Ну вот что! — сурово проговорил голос из-за камня. — Кто там у вас главный? Бросай оружие и топай сюда! Но не вздумай только шутки шутить!..
— Шутить не будем оба! — ответил, поднявшись со льда, командир нашего разведотряда Л. Н. Соколов. — Условия принимаю! Поднимайся, однако, и ты!
Человек в бушлате встал во весь рост и первым двинулся навстречу Соколову. Вскоре они пожали друг другу руки.
На Большом Зеленце оказались три матроса из части, дислоцированной на южном берегу Ладоги, возле Бугровского маяка. Они выполняли задание своего командования. Нас моряки увидели давно и сначала приняли за немцев. Силенок у них было, конечно, маловато, но позиция надежная. На острове кругом камни, а мы на голом льду. Они решили подпустить нас поближе и закидать гранатами. Смутило их то, что идем мы не со стороны вражеского берега, да вроде бы услышали крепкое русское словцо…
Человека в бушлате, который угрожал нам гранатой, звали Пашей. Теперь его часть охраняла Кареджинский маяк. Мы оба от души посмеялись, вспомнив про этот случай.
Моряки — народ гостеприимный, тем более если принимают старых друзей. Паша поделился со мной своим пайком. Устроил у печки мою телогрейку и брюки для просушки. Но задерживаться надолго на маяке я не мог. Комбат А. П. Бриков приказал пройти по льду до села Черное, а до него было еще 12 километров. Я надел на себя недосушенную одежду и, поблагодарив моряков, снова двинулся в путь.
На озере было темно и сыро, лишь немного белел под ногами снег. Я то и дело поглядывал на светящийся компас. От маяка Кареджи нужно было по-прежнему идти на восток. Чуть собьешься на север — и потеряешь берег. Тогда кто тебя отыщет на завьюженном ладожском просторе?
Я ожидал, что ночью ударит мороз, но оттепель не проходила. На лыжи налипала такая масса снега, что тяжело было приподнять ногу. Вконец измучившись с ними, я понес их на плече. Идти пришлось по сугробам, проваливаясь по колено. Через 15–20 шагов делал передышку и вынимал компас.
Несколько раз отчаяние охватывало меня. Выбившись из сил, я падал на снег. Но каждый раз удавалось подняться. Я снова шел вперед, понимая, что завтра, в 12.00 мое донесение ждут в батальоне. Запасной вариант должен быть проверен до конца.
Так прошло четыре с лишним часа. Наконец впереди показались какие-то кусты. Я обрадовался, что близко берег. Но радость оказалась преждевременной. Вокруг чернели камышовые заросли. Снегу в них намело еще больше, чем на открытом озере. Вскоре я провалился в сугроб по грудь.
Стояла глухая ночь. На небе — ни звездочки, на снегу — ни звука. Даже не шелестел замерзшими метелками камыш. Я понимал, что берег где-то рядом. Но как добраться до него по таким сугробам? Да еще сквозь частокол одеревеневших стеблей. Утешала только мысль, что основную задачу по разведке запасной трассы я все же выполнил. Да что толку — кто об этом узнает?
Вдруг мне почудилось, что потянуло дымком. Запах был очень слабый и быстро пропал. Но я все же уловил, с какой он шел стороны.
Невольно вспомнился Емельян Пугачев из пушкинской «Капитанской дочки». В степи, занесенной снегом, Пугачев определил дорогу по запаху дымка, доносившегося из постоялого двора. Только не было у меня ямщика, чтобы крикнуть ему: «Ну, слава богу, жилье недалеко! Сворачивай вправо да поезжай!..»
Собрав остатки сил, я пополз среди камыша. Вернее, поплыл по снегу, разгребая его одной рукой. Другой я тянул за собой лыжи с продетыми в крепления палками. Мерзлые стебли цеплялись за них, метелки колотили по лицу. Снег обсыпался подо мной. Казалось, что я барахтаюсь на одном месте.
Не знаю, сколько я так передвигался. Может быть, всего 200 или 300 метров. Но заросли камыша вдруг кончились: впереди белел только чистый снег. Я понял, что это берег, и поднялся во весь рост.
Никаких признаков жилья не было видно, хотя запах дымка стал более ощутим. Я чувствовал его теперь при каждом порыве ветра. Но брести по берегу пришлось еще более километра, пока передо мной не возник из темноты забор. Сквозь щели в нем я разглядел избу с дымком из печной трубы.
Я все-таки немного сбился с пути, взяв от маяка Кареджи чуть севернее, чем нужно. Поэтому и забрел в камыши. Они покрывали большую заводь у Песчаного мыса, левее села Черное. Но теперь я твердо знал, что вышел к крайней избе.
