Образ врага. Расология и политическая антропология - Савельев Андрей Николаевич (е книги txt) 📗
Принято говорить о том, что на территории расселения славян наблюдалось столкновение двух антропологических типов. Якобы, в пользу этого предположения говорит градиент комплекса признаков по направлению восток-запад. К востоку усиливается концентрация типа с уменьшенным углом выступания носа, тенденцией к мезокефалии, меньшим размерам черепа, более узкому лицу, большему зигомаксиллярному углу горизонтальной профилировки лица, более широкому носу и меньшему выступанию переносья. Данный комплекс признаков более выражен в восточных группах славян (вятичи, кривичи ярославские, костромские и владимирские), а противоположный ему — в западный группах (волыняне, древляне, полоцкие кривичи). На западное родство славян указывает наличие «западнославянского» комплекса признаков у некоторых групп латгалов, земгалов и жемайтов. Признавая эти различия, их можно отнести к совершенно иным причинам — столкновению территориальных особенностей, возникающих в силу различия природно-ландшафтных зон, достаточно отчетливо меняющихся в том же направлении восток-запад.
Валдайцы близки к белорусам, некоторым польским и литовским группам; восточные великороссы, напротив, близки к более восточным финским группам. Из этого факта был сделан вывод, что восточный великоросс представляет собой ответвление древнего автохтонного населения вместе с финнами, а валдаец — переселенец с Запада. Западные корни имеет также южнорусское население, переселившееся на Украину после монгольского опустошения земель Киевской Руси. При этом нет никаких данных, которые опровергали бы обратный вывод — о корневой природе русского антропологического типа, который дал ответвления на запад и юг. С нашей точки зрения, именно этот вывод является более обоснованным, чем противоположный ему.
Дебец полагал, что из сходства восточного великоросса с мордвой-мокшей, а русских Среднего Поволжья с мордвой-эрзя следует, что формирование славянских и финских народностей происходило путем смешения на большой территории. Правда, те же результаты можно интерпретировать и как следствие продвигавшейся с юга славянской колонизации, поглощавшей близкородственных им автохтонов. Дифференциация же — не следствие разнообразия финского субстрата, а позднейшая территориальная дифференциация. Не говоря уже о том, что сходство, обнаруженное Дебецем, не подтверждается данными статистической обработки большого массива информации.
Распространенность а) светлых волос и б) светлых глаз в Европе середины ХХ века.
[Beals & Hoijer, 1965 R.L. Beals and H. Hoijer, An introduction to anthropology (3rd ed.), Macmillan, New York (1965).]
Как ни удивительно, но именно территориальные различия означают для расового типа родство и устойчивость. Вероятно, следует считать общим правилом, что оседлость приводит к территориальной дифференциации и снижению вероятности метисации, а колонизация — к унификации типа перемешанного населения и быстрому поглощению и «растворению» антропологических примесей. Дело вовсе не в разнородности субстрата — как полагал Дебец и многие другие, считавшие, что антропологический тип без смешения должен оставаться неизменным. Современная генетика, напротив, говорит о роли смешения в качестве причины уравнивания признаков, а территориальное обособление считает фактором образования особых черт популяции.
Анализ географического распространения антропологических черт современного населения Восточной Европы обещал серьезные открытия. Но состоялись они лишь в результате все того же сомнительного методологического ухищрения, на который указывалось выше, — вместо отдельных признаков картографировали обобщенные показатели по нескольким признакам, включая такие разнородные, как цвет глаз, рост бороды, процент вогнутых спинок носа, горизонтальная профилировка лица, скуловой диаметр, носовой указатель, головной указатель, длина тела. На карту наносились средне-квадратичные отклонения от средних признаков по этносу или по всему населению данного региона.
Результат в значительной мере отразил геногеографическую картину, что позволило исследователям подтвердить известный по другим данным фундаментальный принцип: антропологические параметры меняются вместе с генетическими — совпадение пространственной изменчивости фенофонда и генофонда. При том что результаты удовлетворяют общему принципу, надо заметить, что обобщение генетических признаков ведется все же в одной метрической системе, учитываю частоту каждого признака. Антропологические параметры разнородны и иногда вообще имеют лишь качественные характеристики. Шкалы их измерений принципиально различны. Соответственно, в многомерном пространстве, построенном из этих шкал, «физический смысл» расстояния между отдельными точками (измерениями, отнесенными к индивиду или популяции) утрачивается. Скажем, «сероглазость» может каким-то образом при исчислении отклонения от усредненных показателей компенсировать «низкорослость». Соответственно, теряется смысл определения «дальше»-«ближе». Наконец, невозможно достоверно исследовать устойчивость полученных результатов. Не приведет ли дополнение указанных 8 параметров еще 2–3 к полной смене карты фенофонда? Не приведут ли к тому же дополнительные измерения по прежней методике? (Например, введение в базу данных исследований на Русском Севере кардинально изменило карты вторых канонических переменных признаков, сменивших тенденции с широтных на долготные.) Надо сказать, тот же вопрос касается и геногеографических исследований, результаты которых зачастую демонстрируют как раз невысокий уровень устойчивость результатов к дополнительным измерениям.
Еще один методологический казус связан с пониманием результатов исследований, с их трактовкой. Если данные по отклонениям от среднего типа на Восточно-европейской равнине демонстрируют «плато» в Центральной России, отражающее среднерусский тип, то в картине, касающейся этнической компоненты, выделяются особенности — на «плато» обнаруживаются малые зоны отклонения от среднерусского набора признаков. Согласно мнению исследователей, это означает выделение субстратных пластов и «просвечивание» антропологической истории народов. Подобные выводы могут быть оспорены.
Дифференциация русского фенофонда связана с оседлостью. Несмотря на бурные миграционные процессы ХХ столетия, в России часть населения сохранялась в анклавах, несущих родовые черты предков. Старинные деревни несут в себе и старинный генофонд. В них смешение миграционными потоками минимально, поскольку основные потоки миграции проходили из деревни в город. Каждое компактное поселение, в котором браки носят преимущественно эндогамный характер, через несколько поколений превращается в поселение родственников. Аналогично, родственные связи образуют популяции, которые выглядят по фенотипу особенными, отличными от средних русских признаков. Вместе с тем, реального «среднего русского» не существует. Усреднение в данном случае фиктивно, носит скорее вынужденный характер для демонстрации отклонений от некого комплекса признаков. Ничего «субстратного» в отклонениях от среднерусского комплекса просто нет. Тот факт, что дифференцированная зона разделяет западный и восточный русские типы как раз означает, что эти типы сформированы преимущественно миграционными процессами, которые всегда более интенсивны на периферии. Центральная Россия, напротив, отражает низкий уровень зависимости от миграции, а потому и сильнее дифференцирована.
Включение в рассмотрение не только русских, но и всего восточно-европейского населения, смазывает картину, убирая признаки оседлости в Центральной России. Что как раз свидетельствует, что оседло на данной территории жили русские (точнее, великороссы), а другие народы приходили сюда в последние столетия в качестве мигрантов. Такая интерпретация полностью дискредитирует убежденность некоторые генетиков, кто коренных народов не существует. Мол, миграции перемешали население. Факты говорят об обратном.
