Горечь войны. Новый взгляд на Первую мировую - Фергюсон Ниал (читать книги онлайн бесплатно без сокращение бесплатно .TXT, .FB2) 📗
Менее известны антивоенные настроения в более консервативном Оксфорде. Среди подписавших “Протест деятелей науки” оказалось два оксфордских преподавателя. Это воззвание 1 августа опубликовала Times в виде письма в редакцию:
Мы относимся к Германии как к нации, занимающей главенствующее положение в науках и искусствах, и все мы учились и продолжаем учиться у немецких ученых. Война с Германией, отвечающая интересам Сербии и России, станет грехом против цивилизации… Мы считаем себя вправе возвысить голос против втягивания нас в борьбу с нацией, столь близкой нашей, с нацией, у которой с нами столько общего {988}.
Это мнение — ни много ни мало — Т. Б. Стронга, вице-канцлера Оксфордского университета и декана колледжа Крайст-Черч. В речи, произнесенной по поводу начала осеннего триместра 1914 года, Стронг назвал Германию “европейской державой, находящейся с нами в близком родстве”. Oxford Magazine отдал дань погибшим на войне немцам-выпускникам Оксфорда и в январе 1915 года поместил письмо Курта Хана, выпускника колледжа Крайст-Черч, с осуждением ведущей к войне политики Грея. Правда, оксфордские историки сыграли главную роль в антигерманской пропаганде (глава 8), а студенческий журнал Varsity по мере затягивания войны брал все более откровенный германофобский тон. В то же время более ста человек подписали письмо протеста против травли редакцией Varsity профессора-немца Г. Г. Фидлера (апогеем которой стал призыв бойкотировать экзамены по немецкому языку) {989}. Была, вероятно, некоторая ирония в выступлении университетского вице-канцлера, объявившего в 1916 году: впредь Оксфорд “пойдет собственным путем и не станет пытаться привнести в нашу систему немецкие методы и немецкую строгость”. Заметим, что как раз во время войны в Англии ввели ученую степень доктора философии как сознательное заимствование из немецкой системы последипломного образования {990}. Попечители Фонда имени Родса до марта 1916 года отвергали призывы лишить немцев стипендий {991}. Распространенное настроение, характеризующееся “скорей тоской, чем гневом”, выразил преподаватель Тринити-колледжа Генри Стюарт Джонс в письме в редакцию североанглийской газеты:
В своем отвращении к войне я не уступлю ни Норманну Энджеллу, ни кому бы то ни было еще. Но когда он утверждает, что во время предыдущего кризиса Германию от развязывания войны удержали опасения касательно Эльзаса и Лотарингии, и предполагает, что если она потребует себе Роттердам, Антверпен и Дюнкерк, то от агрессии ее удержат трудности управления захваченными территориями, то я не знаю, плакать мне или смеяться над этой безграничной глупостью {992}.
Также следует подчеркнуть, что многие члены левого крыла Либеральной партии, поддержавшие мобилизацию страны, поступили так без всякого воодушевления. Уильям Беверидж и Джон Мейнард Кейнс, всю войну трудившиеся на ниве военной экономики, втайне считали ошибкой конфликт с Германией. 3 августа Беверидж сказал матери:
Хотя война кажется необходимой и это наш долг… мне совершенно не по нраву идти вместе с французами и русскими против немцев. Могу лишь надеяться, что если мы go in, то поймем, как и немцы, что вражды между нами нет и что мы всегда готовы заключить мир как можно быстрее {993}.
Полмесяца спустя он написал в отчаянии:
Я ненавижу свою работу… Все, над чем я трудился, в следующие десять лет похоронит милитаризм. И я буду слишком занят, чтобы принять участие в каком-либо из новых движений за разоружение, которые могут возникнуть… {994}
Кейнс тщетно пытался отговорить брата Джеффри и своего друга, венгра Ференца Бекаши, идти воевать. В конце октября 1914 года, когда погиб Фредди Хардмен, друг Кейнса, последний написал Дункану Гранту: “Это делает предельно несчастным и заставляет страстно желать, чтобы война прекратилась как можно скорее и почти на любых условиях. Невыносима мысль о том, что он должен умереть” {995}. Последующая гибель Бекаши и Руперта Брука, еще одного друга из Кембриджа, усилила страдания Кейнса {996}. В феврале 1916 года Кейнс, которому не нужно было отправляться на фронт из-за работы “национального значения” в Министерстве финансов, настоял на освобождении от призыва по соображениям совести. 4 января он сказал леди Оттолайн Моррел, что желал бы “всеобщей забастовки и настоящего восстания, чтобы проучить… этих сволочей, приводящих нас в бешенство и унижающих нас”. В декабре 1917 года Кейнс сказал Дункану Гранту: “Я работаю на правительство, которое презираю, во имя целей, которые считаю преступными” {997}.
И даже те, кто ушел добровольцем на фронт, критически относились к военной политике. Легендарный поклонник войны, бывший кембриджский “апостол” и поэт Руперт Брук 3 августа жаловался: “Все не так! Я хочу, чтобы Германия разнесла Россию на куски, а после Франция разбила Германию. Но, боюсь, вместо этого Германия разгромит Францию, а после будет стерта с лица земли русскими… Пруссия, конечно, есть зло, однако Россия — это конец Европы и вообще всякой пристойности. Предполагаю, что будущее — за всемирной славянской империей, деспотической и безумной” {998}. Противоречивые чувства к восточному союзнику питали и некоторые высшие должностные лица Англии. “Я категорически против… войны, направленной на разгром Германии к выгоде русских, — 11 августа написал Ллойд Джордж жене. — Да, нужно бить юнкера, но — никакой войны с немецким народом и т. д. Я не намерен ради этого жертвовать моим… мальчиком” {999}.
Можно предположить, что подобные взгляды выражала немногочисленная образованная элита. Тем не менее при ознакомлении с английскими газетами 1914 года (особенно разделами “Письма в редакцию”) становится ясно, что и менее экзальтированные люди думали так же. 3 августа 1914 года некто Симпсон написал в газету Yorkshire Post:
А теперь об Англии и Германии. Мы не должны воевать друг с другом. Связи между нами — торговые, идейные и религиозные — слишком тесны и сильны для того, чтобы допустить нечто подобное… У немцев есть ум, нравственность, стойкость. Ни один вероятный европейский альянс не в состоянии помешать Германии приобрести еще большую мощь и влияние. И даже если Англия, Россия и Франция в этом или следующем году (или когда-нибудь в будущем) нанесут Германии поражение, она отступит, вернется к своим устоям и с помощью внутренней силы и целеустремленности… поднимется, и тогда будущее Европы будет связано с ней… Россия олицетворяет грубую силу, и какое бы то ни было ее влияние на европейские дела явится отступлением от идеалов человечности {1000}.
Русофобская нота слышится и в проповеди настоятеля церкви Св. Марии в Ньюмаркете, который заклеймил “правительство России [как] ужаснейшее, самое варварское в мире” {1001}. 5 августа (когда уже было поздно) газета Barrow Guardian поместила письмо Ч. Р. Бакстона, призывавшего либералов “отстаивать свои принципы и не падать духом”: “Консервативная пресса пытается втянуть нас в войну, до которой нам нет никакого дела” {1002}.
