Звезды царской эстрады - Кравчинский Максим Эдуардович (книги онлайн без регистрации полностью txt, fb2) 📗
И я его понимал. Это был крик души. Смотрю я на него и в свете утреннего рассвета вижу его серое, с влажными глазами лицо. Какое-то беспомощное…
Да, ты не только неповторимый певец, но, хотя и эмигрант, – великий русский гражданин. Именно русский, несший знамя русского искусства, знакомя с этим искусством иностранную публику, как многие русские артисты, с которыми мне приходилось встречаться за границей.
…Мне предложили хороший контракт в Хорватии, там же, в Югославии, в городе Загреб. Морфесси часто приезжал ко мне в гости. Когда он приехал в первый раз, я все думал, каким образом оригинальнее его встретить и показать Загреб. На извозчике? Это просто и неинтересно. На автомобиле? Тоже не то.
И случай все-таки представился.
Когда мы с Морфесси вышли на улицу вместе с местным певцом Александром Адамовичем и моей подругой Ирочкой Пенчальской, мы увидели: какой-то хорват вез в тарантасе, запряженном парой коней, воз дров. Я спросил, сколько стоят дрова, и он ответил, что 200 динаров. Я заплатил и просил здесь же на улице выгрузить дрова. И вот мы сели всей компанией в тарантас, я взял вожжи, хлестнул лошадей, и мы поехали осматривать город. У меня сохранились фотографии этой поездки, о которой знал весь Загреб.
Сокольский и Морфесси в Загребе
Я хочу описать еще один эпизод, говорящий о том, с каким вниманием и лбовью Морфесси относился к русской песне.
Однажды он позвонил мне и сказал, что приехала его жена Ада Морелли из Парижа и что он хочет познакомить меня с ней и вместе провести вечер…
Уже было поздно, гости в “Тушканце” почти разошлись. И тут вдруг прибежал швейцар, стоявший у нижних дверей, и почти закричал: “Юрий Спиридонович приехали!” Через несколько минут в дверях показался Морфесси под руку со своей женой. Он вообще имел привычку, входя в помещение, на мгновение как бы застыть на пороге двери, дескать, смотрите, я появился…
Я подошел к нему навстречу, был представлен его жене, и тут мы увидели, что вместе с ним приехал богач-помещик из Боснии, известный ресторанный кутила, любящий швырять деньги… Все, конечно, забегали, хозяин бара позаботился о том, чтобы остальные запоздалые гости поскорее ушли из его заведения. Для Морфесси приготовили одну нишу, стали накрывать на стол. Сам Морфесси был в прекрасном настроении. Конечно, возле Морфесси расположились наш оркестровый скрипач Валя и также замечательный гитарист Леня. За сервировкой стола следил прибывший вместе с Морфесси помещик.
Когда прозвучали первые тосты и гости выпили, Морфесси как-то откинулся на спинку дивана, а музыканты заиграли романс.
“Потому я тебя так безумно люблю!..”
Исполняя романс, Юрий Спиридонович все время смотрел на жену Аду. И тут вдруг на пол упали перчатки Ады, которые она почему-то сняла, хотя, будучи надеты к вечернему платью, они обычно не снимаются. Помещик, будучи кавалером, нагнулся, поднял перчатки и, сказав какую-то любезность Аде, подал их ей.
Морфесси мгновенно оборвал пение, ударил кулаком по столу и почти закричал, обращаясь к помещику: “Терпеть не могу, когда мне хамят!” Помещик, конечно же, стал извиняться, но Морфесси все больше горячился: “Это песня русская, не ваша босанская! Русскую песню слушать надо! Слушать!” Мы все стали уговаривать его успокоиться, но Морфесси все еще горячился: “Русскую песню слушать надо!..”
С трудом всем нам сообща удалось его успокоить…
Может быть, я недостаточно сильно описал этот эпизод, но он говорит о том, как Морфесси относился к исполнению русской песни. Этого он требовал и на своих выступлениях.
А. Адамович, Ю. Морфесси, К. Сокольский и И. Пенчальская читают русскую эмигрантскую газету «Сегодня», печатавшуюся в Риге до 1940 года
Я мог бы, конечно, еще многое написать о нем, но думаю, что из всего мною описывает занимательную встречу с Морфесси в Париже:
«…Вместе с руководителем театра “Ромэн” М. М. Яншиным побывали мы и в эмигрантском филиале известного до революции московского ресторана “Мартьяныч” в районе Монпарнаса – “в целях ознакомления с бытом артистической эмиграции”, – куда нас сопровождала посольский работник по культуре милейшая болельщица футбола и театра Н. Натарьева, – вспоминает Старостин. – Там выступал Александр Николаевич Вертинский, исполнивший для нас специально новинку, в которой, помнится, были такие слова тоскующей по родине супружеской пары: “Мы возьмем свою сучечку и друг друга за ручечку и поедем в Буа-де-Булонь”. С неизбывной тоской в голосе он сказал Яншину, подсев потом к нашему столу: “О, с какой радостью я поехал бы в Сокольники”.
Но в Париже был известен ответ нашего дипломата на просьбу Вертинского о возвращении в Москву: ваше искусство, Александр Николаевич, нам полезнее за рубежом. Тогда ни он, ни мы не предполагали, что двадцать лет спустя вместе будем встречать Новый год в ресторане ВТО на улице Горького, у “Бороды”, и шутливо вспоминать вечер у “Мартьяныча”.
Там же под гитару популярный артист Павел Троицкий исполнял свою пародию на Вертинского – “Я знаю, Саша не был в Сингапуре” – и со слезами на глазах расспрашивал нас о своих сподвижниках по искусству В. Я. Хенкине, А. А. Менделевиче, завидуя тому, что они с огромным успехом выступают в “Эрмитаже” и в “Аквариуме”. Он замирал при упоминании названий московских улиц – Каретный ряд, СадоваяТриумфальная – и, хватаясь за голову руками, повторял: “О боже мой!
О боже мой!”
Пел и единственный из эстрадных артистов дореволюционного времени, получивший звание “солист его императорского величества”,
Александр Спиридонович Морфесси (сохранена авторская орфография. – М. К.), грек по происхождению, с белоснежной шевелюрой, розовощекий, с черными бровями “под Станиславского”. У него в свое время московские цыгане учились петь цыганские таборные песни и салонные романсы. Здесь же он пел по заказу иностранных туристов, считавших посещение “Мартьяныча” в Париже непременной данью моде.
Спев свой коронный романс “Палсо было влюбляться” и получив за исполнение от английского туриста сувенир, кажется, часы, Морфесси со вздохом показал их нам и грустно произнес: “Вот так мы и живем”.
Они не скрывали своей ностальгии. Она читалась в их глазах, кричала словами романса “Тоска мне выжгла очи”. Мы испытывали к ним чувство сострадания. Они были благодарны нам за понимание их душевного надрыва, свою трудную судьбу они воспринимали как расплату за добровольную ошибку. И пели весь вечер не для иностранных посетителей, а для нас»[45].
Хорошим дополнением к рассказу Сокольского стал бы этот отрывок из книги знаменитого футболиста Андрея Старостина… если бы не ряд настораживающих моментов, заметных лишь при мощном «увеличении».
Во-первых, по многочисленным воспоминаниям современников, упоминаемый форвардом ресторан «Мартьяныч» не принадлежал к категории шикарных заведений, где в один вечер на сцене могли бы сойтись такие «зубры», как Вертинский и Морфесси. Ежедневное меню «Мартьяныча» включало: «окрошку, ботвинью, вареники с вишнями». (Сравните с «икрой и шампанским» «Эрмитажа» или «Шахерезады»!) «Кормили у “Мартьяныча” вкусно и доступно».
Конечно, название ресторана со временем можно было и позабыть.
Но вот вторая деталь – упоминаемый в качестве руководителя театра «Ромэн» друг Яншин.
Актер занимал эту должность в 1937–1941 гг., что, следовательно, и является временными рамками описываемых Старостиным событий.
Тут в принципе можно не гадать, ведь в списке наград чемпиона есть такая запись: «. .Победитель финального турнира третьей рабочей Олимпиады в Антверпене и турнира Всемирной выставки в Париже – 1937 г.»
Простительна и ошибка Андрея Петровича с именем Морфесси, которого он (видимо, путая с Вертинским) называет Александром.
