Собрание сочинений. Том 7 - Маркс Карл Генрих (книга бесплатный формат .txt) 📗
* * *
Кампания за имперскую конституцию потерпела поражение из-за своей собственной половинчатости и внутренней слабости. С момента июньского поражения 1848 г. для цивилизованной части европейского континента вопрос стоит так: либо господство революционного пролетариата, либо господство тех классов, которые господствовали до февраля. Среднее решение уже невозможно. Особенно в Германии буржуазия обнаружила свою неспособность к политическому господству; в борьбе с народом она могла удержать свое господство только благодаря тому, что снова пошла на уступки дворянству и бюрократии. Имперская конституция представляла собой попытку мелкой буржуазии, в союзе с немецкой идеологией, осуществить неосуществимое соглашение, призванное отсрочить решающую борьбу. Эта попытка была обречена на крушение: кто принимал всерьез движение, не относился серьезно к имперской конституции, а кто принимал всерьез имперскую конституцию, не относился серьезно к движению.
И тем не менее, кампания за имперскую конституцию имела значительные результаты. Прежде всего, она упростила обстановку. Она положила конец бесчисленным попыткам компромисса; после ее крушения победить может только либо феодально-бюрократическая монархия, слегка подкрашенная конституционализмом, либо подлинная революция. А революция может теперь закончиться в Германии не раньше, чем будет установлено полное господство пролетариата.
Далее, кампания за имперскую конституцию значительно содействовала развитию классовых противоречий в тех немецких землях, где они не были еще резко выражены. Особенно это относится к Бадену. В Бадене, как мы видели, до восстания не было почти никаких классовых противоречий. Отсюда — признанное верховенство мелкой буржуазии над всеми оппозиционными классами, отсюда — кажущееся единодушие населения, отсюда — та стремительность, с которой баденцы, так же как и венцы, перешли от оппозиции к инсуррекции, пытались при каждой возможности устроить восстание и не боялись даже борьбы в открытом поле с регулярными войсками. Но как только восстание вспыхнуло, классы отчетливо определились и мелкие буржуа отделились от рабочих и крестьян. В лицо своего представителя Брентано мелкие буржуа оскандалились на вечные времена. Господство прусской военщины довело их самих до такого отчаяния, что в настоящее время они предпочитают теперешнему гнету любой режим, даже установленный рабочими; в ближайшем движении они примут гораздо более деятельное участие, чем во всех предшествовавших; но, к счастью, они никогда уже не смогут играть самостоятельную, господствующую роль, как при диктатуре Брентано. Рабочие и крестьяне, которые не менее мелкой буржуазии страдают от теперешнего господства военщины, недаром проделали опыт последнего восстания; они, которые, помимо всего прочего, должны отомстить за своих павших и убитых братьев, позаботятся уж о том, чтобы при ближайшем восстании руководящая роль досталась им, а не мелким буржуа. И хотя никакой опыт восстания не может заменить классового развития, которое достигается только в ходе долголетнего существования крупной промышленности, все же Баден благодаря своему последнему восстанию и его результатам вступил в число тех германских провинций, которые займут одно из наиболее важных мест н предстоящей революции.
С политической точки зрения кампания за имперскую конституцию была заранее обречена на неудачу. С военной точки зрения она также была обречена на неудачу. Единственный шанс ее успеха был вне Германии, он заключался в победе республиканцев в Париже 13 июня, — а движение 13 июня потерпело поражение. После этого события кампания могла представлять собой только более или менее кровавый фарс, не более того. Она и но была ничем иным. Глупость и предательство довершили ее поражение. За исключением немногих лиц, военачальники были предателями или бездарными, невежественными и трусливыми карьеристами, а те немногие, которые являлись исключением, не получали никакой поддержки со стороны остальных, например со стороны правительства Брентано. Тот, кто — при предстоящем революционном потрясении — не сможет сослаться на другие свои заслуги, кроме того, что он был генералом у Геккера или офицером в кампании за имперскую конституцию, тому справедливо следует немедленно указать на дверь. Это относится и к командирам и к солдатам. В баденском народе имеются превосходные военные элементы, но с самого начала восстания их так плохо использовали, ими так пренебрегали, что создалось то плачевное положение, которое мы подробно обрисовали. Вся «революция» превратилась в настоящую комедию, и единственным утешением при этом было то, что в шесть раз более многочисленный противник сам имел еще в шесть раз меньше храбрости.
Но эта комедия имела трагический конец из-за кровожадности контрреволюции. Те самые воины, которых в походе или на поле сражения не раз охватывал панический страх, умерли как герои в темницах Раштаттской крепости. Ни один из них не молил о пощаде, ни один не дрогнул. Немецкий парод не забудет расстрелов и казематов Раштатта; он не забудет ни тех властителей, от которых исходили эти позорные приказы, ни тех предателей, которые своей трусостью привели к этому: всех Брентано из Карлсруэ и из Франкфурта.
К. МАРКС и Ф. ЭНГЕЛЬС
РЕЦЕНЗИИ ИЗ «NEUE RHEINISCHE ZEITUNG. POLITISCH-OKONOMISCHE REVUE» № 2 [112]
Г. ФР. ДАУМЕР. «РЕЛИГИЯ НОВОГО ВЕКА. ОПЫТ КОМБИНАТОРНО-АФОРИСТИЧЕСКОГО ОСНОВОПОЛОЖЕНИЯ». 2 тома, ГАМБУРГ, 1850{20}
«Один в общем очень свободомыслящий господин из Нюрнберга, который отнюдь не был глух к новому, страшно ненавидел происки демократов. Он был поклонником Ронге и повесил его портрет в своей комнате. Но услыхав, что Ронге на стороне демократов, он перевесил его изображению в клозет. Он как-то сказал: о, если бы мы жили под властью русского кнута, каким бы счастливым я себя чувствовал! Он умер во время волнений, и я полагаю, что хотя он и был стар, его свели в могилу только печаль и огорчения по поводу того, что творилось» (т. II, стр. 321–322).
Если бы этот достойный сожаления нюрнбергский филистер, вместо того чтобы умереть, занялся компилированием отрывков и изречений, почерпнутых из «Korrespondent von und fur Deutschland»[113], из Шиллера и Гёте, из старых школьных учебников и дешевых новинок из библиотек для чтения, то он избавил бы себя от смерти, а г-на Даумера от тяжелого труда по составлению комбинаторно-афористического основоположения в двух частях[114]. Правда, нам в этом случае не представился бы поучительный повод познакомиться с религией нового века и заодно с ее первым великомучеником.
Творение г-на Даумера делится на две части: «предварительную» и «основную». В предварительной части верный Эккарт[115] немецкой философии высказывает свое глубокое огорчение по поводу того, что за последние два года даже мыслящие и образованные немцы были сбиты с пути истинного и отказались от драгоценных завоеваний мысли ради чисто «внешней» революционной деятельности. Он считает теперешний момент подходящим для того, чтобы снова апеллировать к лучшим чувствам нации; он показывает, к чему приводит столь легкомысленный отказ от всей немецкой культуры, благодаря которой немецкий гражданин только и представляет собой что-то. Он воспроизводит все содержание немецкой культуры в самых энергичных афоризмах, какие только могут найтись в скудной сокровищнице его начитанности, и компрометирует тем самым немецкую культуру не в меньшей мере, чем немецкую философию. Его антология возвышеннейших продуктов немецкого духа своей плоскостью и тривиальностью превосходит даже ординарнейшие книги для чтения, предназначенные барышням из образованных сословий. Начиная с филистерских выпадов Гёте и Шиллера против первой французской революции, с классической фразы: «опасно будить льва»[116], и кончая новейшей литературой, первосвященник новой религии усердно выискивает каждое положение, в котором проглядывает немецкая косность, сонливо брюзжащая на ненавистное ей историческое движение. Авторитеты такого калибра как Фридрих Payмер, Бертольд Ауэрбах, Лохнер, Мориц Карьер, Альфред Мейснер, Круг, Дингельштедт, Ронге, «Nurnberger Bote», Макс Вальдау, Штернберг, Герман Мёйрер, Луиза Астон, Эккерман, Ноак, «Blatter fur literarische Unterhaltung», А. Кунце, Гиллани, Т. Мундт, Сафир, Гуцков, некая «урожденная Гаттерер» и т. д. — вот те столпы, на которых воздвигается храм новой религии. Революционное движение, против которого провозглашается здесь столь многоголосая анафема, ограничивается для г-на Даумера, с одной стороны, банальнейшим трактирным политиканством, процветающим в Нюрнберге с благословения «Korrespondent von und fur Deutschland», а с другой стороны, эксцессами черни, о которых г-н Даумер имеет самое фантастическое представление. Источники, из которых он черпает здесь свои сведения, вполне достойны вышеприведенных авторитетов: наряду с неоднократно упоминавшимся нюрнбергским «Korrespondent» фигурируют «Bamberger Zeitung», мюнхенская «Landbotin», аугсбургская «Allgemeine Zeitung» и т. д. Та самая филистерская пошлость, которая всегда видит в пролетарии только грубого, деморализованного оборванца, которая с удовлетворением потирает руки, наблюдая парижскую июньскую бойню 1848 г., где было убито более трех тысяч этих «оборванцев», — эта филистерская пошлость возмущается по поводу насмешек над сентиментальными обществами для защиты животных.
