Как убивали Сталина - Добрюха Николай (читать книги бесплатно полностью без регистрации TXT) 📗
Что же происходило 12-го и могло послужить причиной приступов? Оказывается, по возвращении из Горок с 6 часов до 6.45 Ленин беседовал с Дзержинским о его поездке в Грузию во главе комиссии Политбюро для разбора конфликта между Заккрайкомом и группой Мдивани. Позже, 24-го января 1923 года, поручая запросить материалы комиссии по грузинскому национальному вопросу, Ленин скажет: «Накануне моей болезни Дзержинский говорил мне о работе комиссии и об «инциденте» (то есть о рукоприкладстве Орджоникидзе в ответ на оскорбление, — НАД.), и это на меня очень тяжело повлияло». «С большим трудом, — записано в истории болезни, — удалось уговорить Владимира Ильича не выступать ни в каких заседаниях, и на время совершенно отказаться от работы. Владимир Ильич в конце концов на это согласился и сказал, что сегодня же начнет ликвидировать свои дела».
С этого времени Ленин несколько дней работал дома — диктовал письма, давал различные поручения, стремясь закончить дела, которым придавал особенно важное значение. В письме о распределении работы между заместителями председателя СНК и СТО он откровенно говорит: «Ввиду повторения болезни я должен ликвидировать сейчас всякую политическую работу и возобновить свой отпуск». А через 2 дня, 15-го декабря, диктуя письмо Сталину для членов ЦК, довольно обреченно сообщает: «Я кончил теперь ликвидацию своих дел и могу уезжать спокойно». И в эту же ночь, в ночь с 15-го на 16-ое, наступает резкое ухудшение в состоянии здоровья Ленина.
Чрезвычайно критическое состояние вождя и систематическое нарушение режима окружающими (в том числе и родными) заставляет пойти на нерядовой шаг: специальным постановлением 18-го декабря 1922 года пленум ЦК РКП(б) возлагает на Сталина персональную ответственность за соблюдение режима, установленного для Ленина врачами.
Подчеркиваю: врачами! Однако режим по-прежнему нарушается и… прежде всего — Крупской, что состояние Ленина усугубляет до предела. Крупская вместо того, чтобы как-то отвлечь его от политических дел, начинает, например, записывать под его диктовку письмо Троцкому по весьма спорному вопросу о монополии внешней торговли. Это делается 21-го декабря, а в ночь с 22-го на 23-е происходит дальнейшее опасное ухудшение состояния Ленина: наступает паралич правой руки и правой ноги. Это второй предсмертный сигнал. Первый, напомню, случился 25–27 мая 1922 года…
И тогда Сталин, выведенный из себя случившимся, в ту же ночь звонит Крупской и делает ей выговор в резкой форме с предупреждением передать дело в Контрольную комиссию «за то, что она записала под диктовку названное выше письмо».. без разрешения врачей. Крупская утверждает, что разрешение врачей было. Сталин возмущен ложью: врачи, — согласно установке пленума, — не могли дать такое разрешение, не поставив в известность Сталина. Крупская отвечает, что в конце концов Ленин ее муж, и она лучше всяких врачей знает, что ему можно, а чего нельзя; и вообще… прошу не вмешиваться в нашу личную жизнь! «Это Вы в постели можете знать, что можно, а чего нельзя, — говорит Сталин, — здесь же дело касается интересов партии, а ее интересы мне дороже всего!» Начинается разговор на повышенных тонах. Если верить слухам, — кстати, изложенным Шатровым в пьесе «Дальше, дальше, дальше…» в порядке достоверной информации, — Сталин закончил это телефонное столкновение следующими словами: «Спать с вождем — еще не значит иметь право собственности на вождя. Ленин принадлежит не только Вам, но и партии и… прежде всего партии!» (Примечание. По версии Молотова, Сталин сказал: «Пользоваться одним нужником с вождем — еще не значит…» и т. д.).
Естественно, что все эти или подобные слова были восприняты Крупской как «грубейшая выходка» со стороны Сталина, который, несомненно, потерял самообладание, услышав от Крупской очевидную ложь: дескать, разрешили врачи… Правда, тогда же или чуть позже (но явно до последнего письма Ленина 5–6 марта 23-го года) Сталин предложил Крупской, и та «выразила согласие забыть сказанное». Вместе с тем было бы несправедливо игнорировать обстоятельства, из-за которых внезапно и предельно опасно обострилась болезнь Ленина, за чье здоровье Сталин не только нес персональную партийную ответственность, но и неподдельно переживал. Это видно хотя бы из его ответа на попытку сравнить его с Лениным: «Что касается меня, то я только ученик Ленина, и цель моей жизни — быть достойным его учеником».
Однако вернемся к тому, из-за чего случился телефонный конфликт между Сталиным и Крупской: было ли разрешение врачей на диктовку письма Троцкому? Причем, это должно было быть не просто разрешение врачей, а разрешение (согласно требованию пленума), обязательно согласованное с ответственным за соблюдение больничного режима лицом, т. е. со Сталиным. Что второй части дела не было — это ясно! Но была ли хотя бы первая часть? Даже из личных признаний Крупской в двух письмах тех дней следует однозначный ответ: «Нет!» Вот эти письма.
Первое — это сопроводительный текст на послании Ленина Троцкому от 21-го декабря 1922 года: «Лев Давидович! Профессор Ферстер разрешил сегодня Владимиру Ильичу продиктовать письмо, и он продиктовал мне следующее письмо к Вам». После текста письма Крупская добавляет: «Владимир Ильич просит также позвонить ему ответ. Н. К. Ульянова».
Обратите внимание! Не врачи разрешили, а врач — профессор Ферстер! Врач же — далеко не врачи, ибо врачи — это уже консилиум, т. е. гораздо более влиятельная и ответственная медицинская инстанция.
Второе письмо — это жалоба Л. Б. Каменеву на Сталина 23-го декабря, т. е. на другой день после телефонного конфликта: «Лев Борисович, по поводу коротенького письма, написанного мною под диктовку Влад. Ильича с разрешения врачей (Тут Крупская уже осознает свое нарушение и потому пишет уже не врача, а врачей. — НАД.), Сталин позволил себе вчера по отношению ко мне грубейшую выходку. Я в партии не один день. За все 30 лет я не слышала ни от одного товарища ни одного грубого слова, интересы партии и Ильича мне не менее дороги, чем Сталину. Сейчас мне нужен максимум самообладания. О чем можно и о чем нельзя говорить с Ильичем, я знаю лучше всякого врача (Здесь Крупская похоже проговорилась: не врачей, а все-таки врача! Да и тон необоснованно самоуверенный и явно безответственный. — НАД.), т. к. знаю, что его волнует, что нет, и во всяком случае лучше Сталина. Я обращаюсь к Вам и к Григорию (имеется в виду Г. Зиновьев, — НАД.), как более близким товарищам В.И., и прошу оградить меня от грубого вмешательства в личную жизнь, недостойной брани и угроз. В единогласном решении контрольной комиссии, которой позволяет себе грозить Сталин, я не сомневаюсь, но у меня нет ни сил, ни времени, которые я могла бы тратить на эту глупую склоку (Глупую ли… в свете будущих последствий? — НАД.). Я тоже живая и нервы напряжены у меня до крайности. Н. Крупская». (Интересно, что в течение суток она — то Н. К. Ульянова, то Н. Крупская. — НАД.)
После второго критического приступа, предполагая самые плохие последствия, Ленин 23-го декабря просит врачей разрешить ему продиктовать стенографистке в течение 5 минут, так как его «волнует один вопрос». Получив разрешение, Ленин диктует 1-ю часть «Письма к съезду». Это письмо, как свидетельствует последовательность развития текста, вызывается вопросом о судьбе партии, которая в тот период переживает возможность раскола. Именно возможность раскола партии, а не желание предупредить партию, — как это вслед за Хрущевым повторяют теперь многие, — об отрицательных качествах Сталина вызвала у Ленина неотложное желание срочно продиктовать «Письмо к съезду». Здесь убедительнее всяких рассуждений будут продиктованные Лениным слова:
«Я советовал бы очень предпринять на этом съезде ряд перемен в нашем политическом строе… В первую голову я ставлю увеличение числа членов ЦК до нескольких десятков или даже до сотни. Мне думается, что нашему Центральному Комитету грозили бы большие опасности на случай, если бы течение событий не было бы вполне благоприятно для нас (а на это мы рассчитывать не можем), — если бы мы не предприняли такой реформы… Что касается… увеличения членов ЦК, то я думаю, что такая вещь нужна… для предотвращения того, чтобы конфликты небольших частей ЦК могли получить слишком непомерное значение для всех судеб партии… Мне думается, что устойчивость нашей партии благодаря такой мере выиграла бы в тысячу раз. Ленин 23.12.22 г. Записано М.В.». (М. Володичевой, — НАД.)
