Русские горки. Конец Российского государства - Калюжный Дмитрий Витальевич (читать книги полностью без сокращений TXT) 📗
Природа, хозяйство и государство
Наиболее достоверным способом измерения урожайности служит показатель, демонстрирующий, сколько раз посеянное зерно воспроизводит само себя. Когда, к примеру, одно посеянное зерно при уборке урожая приносит пять зерен, мы говорим о коэффициенте урожайности «сам-пят», или 1:5. Так вот, коэффициент урожайности в средневековой России обыкновенно составлял 1:3 («сам-третей»), либо, в лучшем случае, 1:4 («сам-четверт»). Считается, что это — минимальная урожайность, при которой имеет смысл заниматься хлебопашеством, ибо такой урожайности хватает, чтобы прокормить население.
Причём, при урожае в «сам-третей» количество посеянного зерна ежегодно не утраивается, а удваивается, ибо каждый год одно из каждых трёх собранных зёрен нужно откладывать для нового сева. Так в России и «сам-третей» был не каждый год!
Сама российская география не благоприятствует единоличному земледелию. Не что иное, как именно наш климат располагает на севере России и в её центре к коллективному ведению хозяйства. Русский крестьянин-единоличник, обрабатывающий землю вместе с женой и малолетними детьми, даже с одной — двумя лошадками, просто не в состоянии справиться с работой в климатических условиях лесной зоны, и ему не обойтись без помощи женатых детей и соседей.
А вот на юге нашей страны, как и на западе Европы, поля возделывались при полной свободе действий каждого земледельца на своей земле; в дореволюционное время большинство единоличных хозяйств — хуторов находилось на Украине и в казацких областях. И не в последнюю очередь это связано с тем, что полевые работы в центральных и северных областях нашей страны приходится проводить за четыре-шесть месяцев, а не за восемь-девять, имеющихся в распоряжении западного фермера.
Короткий период полевых работ и длинная, холодная зима создают русскому крестьянину дополнительную трудность: содержать скот в закрытом помещении на два месяца дольше, чем это делает западноевропейский фермер. Таким образом, скот не пасется ранней весной, и когда его выпускают на выпас, он уже изрядно истощён. Вот почему в нашей стране скот всегда был низкого качества, вопреки попыткам правительства и просвещённых помещиков его улучшить; ввезённые западные породы быстро вырождались и становились неотличимыми от жалкой местной разновидности. Сложности, которыми сопровождалось разведение крупного рогатого скота в лесной зоне, вызывали вечный недостаток навоза как удобрения, особенно на севере, где он нужнее всего.
Неурожаи превратили жизнь на Русской равнине в постоянную борьбу за выживание. И нет ничего удивительного, что такой ритм жизни наложил отпечаток на хозяйственную деятельность, политическое устройство, психологию населения и всё прочее.
Сельскохозяйственные работы имели рваный ритм. В течение короткого капризного лета нужно было посеять, вырастить и убрать урожай, посеять озимые, заготовить корм для скота чуть ли не на целый год и выполнить множество других хозяйственных работ. А тому, кто начинал с нуля — новичку или желающему отделиться от отца крестьянину, — нужно было успеть ещё и дом построить. С начала мая до начала октября надо было работать не покладая рук, а капризы погоды, несвоевременные дожди или ранние заморозки могли свести на нет все эти усилия. В то же время на западе Европы труд был более размеренным, на полях не работали лишь в декабре и январе.
После того, как осенью работа заканчивалась, наступал перерыв, люди стремились расслабиться, устроить себе праздник — шумный, яркий, с размахом. Затем начинались зимние морозы. В это время жизнь затихала, текла спокойно и неторопливо. А сторонние наблюдатели воспринимали это как проявление медлительности и лени, неумение сосредоточенно, планомерно работать. Вот пример того, как без знания причины делаются неверные выводы.
На самом деле природно-климатические условия столетиями формировали у людей повышенную работоспособность, выносливость и терпение. Их характерной особенностью было умение собрать физические и духовные силы в момент, когда, кажется, уже все ресурсы человека исчерпаны.
Из-за непредсказуемости погодных условий и невозможности заранее что-либо спланировать и рассчитать, русскому человеку надо было быть всегда готовым к неравномерной трудовой нагрузке. Кроме того, непогода могла в одночасье сделать напрасными все старания, сравняв старательного и нерадивого. Весь быт земледельца был подчинён строжайшей экономии ресурсов и времени, что отражалось на характере жилища, одежды, пищи, психологии сельского жителя и т. д.
Кроме того, в пределах Восточно-Еропейской равнины ситуация усугублялась недостатком плодородных почв. Стремление завладеть более плодородными землями было одной из причин движения на юг и восток. Этим объясняется большой размер нашей страны. Экстенсивный характер земледельческого производства и объективная невозможность его интенсификации привели к тому, что основная историческая территория Русского государства, на взгляд стороннего наблюдателя малонаселённая, не выдерживала увеличения плотности населения. Отсюда постоянная, существовавшая веками, необходимость оттока населения на новые территории в поисках более пригодных пашенных угодий, более благоприятных для земледелия климатических условий и т. д.
Вот объективное свидетельство прусского агронома Августа Гакстхаузена (August von Haxthausea), побывавшего в России в 1840-х годах. Он сравнивал доход, приносимый двумя хозяйствами (размером в 1000 га пашни и луга каждое), одно из которых находится на Рейне, а другое — в Верхнем Поволжье. Согласно расчётам Гакстхаузена, на немецкой ферме такого размера должно быть постоянно занято 8 крестьян и 6 крестьянок; кроме того, требуется 1 500 человеко-дней сезонного наёмного труда и четыре упряжки лошадей. Все расходы по ведению хозяйства на ней составят 3 500 талеров. При расчётном общем доходе в 8 500 талеров ферма будет приносить 5 000 талеров чистой прибыли ежегодно. В России же более короткий период полевых работ, что требует большей концентрации рабочей силы, и для выполнения той же работы понадобятся 14 крестьян и 10 крестьянок, 2 100 человеко-дней наёмного труда и семь упряжек. Соответствующие расходы снизят чистую прибыль почти вдвое, до 2 600 талеров.
И это притом, что земля в обоих случаях считается равноценной, чего на самом деле, естественно, нет. Если же ещё добавить сюда суровые зимы, которые не позволяют российским крестьянам заниматься полевыми работами шесть месяцев в году, дороговизну транспорта из-за больших расстояний, плохих дорог и разбросанности населения, меньшую производительность труда русского крестьянина по сравнению с немецким и принять во внимание последнее, но от того не менее важное обстоятельство — низкие цены на сельскохозяйственные продукты, — становится очевидным, что земледелие на севере России не было доходным предприятием и имело смысл лишь в отсутствие иных источников заработка.
Вывод Гакстхаузена заключался в том, что поместье в России может стать доходным лишь при двух условиях: при использовании труда крепостных (что освободит помещика от расходов по содержанию крестьян и скота, поскольку крепостные кормятся сами) или при сочетании земледелия с мануфактурой (что поможет занять крестьян, сидящих без дела в зимние месяцы). Но чтобы завести у нас мануфактуру, тоже нужно вложить немало средств.
А общий итог его сравнения состоял в том, что если вам подарят поместье в России, лучше всего отказаться от подарка, так как из года в год оно будет приносить убытки.
Но мы всё-таки на своей земле как-то живем.
В 1886 году А.Н. Энгельгардт, русский профессор химии, около двадцати лет проживший в деревне и превративший своё запущенное имение в образцовое, подтвердил мнение
Гакстхаузена, заявив, что в России капитал, вложенный в государственные облигации, приносит более высокую прибыль, чем средства, пущенные в сельское хозяйство. Государственная служба тоже была доходнее земледелия.
